Opus 1

«Мы больше не можем играть. Этого не изменить. Значит, нужно жить дальше. Ты – не приложение к инструменту. Ты не рассыплешься в прах и не разлетишься по ветру, потому что потерял возможность извлекать звуки из железных прутиков».

Ответом ей была Лёшкина кривая улыбка. И тишина со стороны дивана, на котором съёжилась Ева, не знавшая, что можно сделать или сказать.

Имеет ли вообще право говорить она, единственная из всех не потерявшая то, что потеряли они?

«Только послушай себя. Кто мы? Я – скрипач. Ты – пианистка. Так мы отвечали всегда. А что нам отвечать теперь?»

«Я – Дина Нельская. Ты – Алексей Нельский».

«Нет. Мы всегда то, чем мы занимаемся. Скрипач. Пианистка. Бизнесмен. Адвокат».

«И много тебе скажут эти слова? Они включают в себя то, чему ты смеёшься, что любишь, что ненавидишь? Имя тоже не включает, но оно хотя бы всегда остаётся с тобой. – Отвернувшись, Динка пнула подушку на полу: та так и осталась валяться посреди комнаты после их утреннего с Евой боя. – Мы сделали музыку своей жизнью, но забыли о том, что жизнь вообще-то не равна ей. Она украла наши жизни, заменила их собой, и теперь мы разваливаемся на куски, потому что слишком много думали о музыке и слишком мало – о себе. Господи, да мы даже не знаем толком, кто мы такие на самом деле! Она влезла в наши личности, заменила наши души, а теперь, когда она бросила и отвергла нас, мы пустые внутри. Всё равно что жить ради другого человека, делать его центром вселенной, а потом потерять его – и всё, твой мир рухнул. Но пустоту всегда можно наполнить. Мы должны просто… почистить себя, как луковицы. Снять верхние слои, вернуться к истоку. Мы ведь были и прежде, чем взяли в руки скрипку или сели за фоно. И я не готова признать, что это всё, на что мы годились. – Присев на корточки, Динка примиряюще накрыла искалеченные Лёшкины руки своими – такими же. – Мы занимались музыкой. Мы считаем, что жили ею, но живём и теперь, без неё. А ею – просто занимались. Но эти занятия свели всё наше существование только к ним, а нельзя сводить жизнь к одной музыке, одной цели, одному человеку, одной работе, одной семье. Мы заигрались в новых Моцартов и забыли, что, помимо музыки, есть в мире много других вещей, прекрасных, классных вещей, которые так глупо не узнать и не попробовать, пока ты ещё здесь. Теперь мы можем заниматься этим другим. Почему бы тебе не понять это? Почему бы не начать наконец по-настоящему жить?»

Даже сейчас Ева помнила всё в мельчайших деталях. К примеру, какими были глаза брата, когда, вдоволь насмотревшись на их пальцы, он поднял взгляд.

Взгляд, уже тогда принадлежавший мертвецу, которым он стал две недели спустя.

«А если я просто не могу?..»

– …Ева?

Она моргнула. Лишь сейчас осознав: память уволокла её так глубоко в прошлое, что голосу Герберта не сразу удалось вернуть её оттуда. Лишь сейчас она поняла, насколько душеспасительные речи, которые она обращала к некроманту не так давно, напоминали давние интонации сестры.

Насколько слова их мёртвого брата напоминали иные изречения Герберта.

– Скажи, зачем тебе нужен призыв Жнеца?