Опустошённые души

— Господин Пузин! Это я кричу вам! Моё почтение! Бог в помощь!

По раскрасневшемуся лицу Платона Артемьича расплылась довольная улыбка. И он полез через гряды с капустой к тому месту, где сидел взобравшийся на забор Николай Николаич.

— Что же это вы у нас не бываете? — начал Верстов. — Ужели рассердились на меня?

Пузин пожал протянутую руку и ответил не сразу:

— Хе-хе-хе! Да, разумеется, рассердился. Как же это, при первой встрече вдруг напали на меня да и давай! Да и давай!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся и Николай Николаич. — Уж вы забудьте! В данную минуту, например, я очень жалею об этом!..

— Ну, а если жалеете, так давайте мириться да и… того… раз, два, три!.. ноги через забор, да и ко мне в гости милости прошу. Я, ведь, один живу, только с кухаркой. О птичках уже ничего не буду говорить, а то вы опять начнёте…

Пузин придерживал Николая Николаича за талию, и они, неловко шагая, перебрались через капустные грядки.

В своём домике, утопавшем в зелени акаций и кустов сирени, Пузин усадил Николая Николаича в гостиной на диване, а сам выбежал куда-то. Николай Николаич был очень доволен: проходя через крыльцо, он увидал на двери медную доску с именем и отчеством Пузина. Ему не хотелось бы обидеть старика неловкой справкой.

Пузин, действительно, любил птиц. Клетки различных величин и фасонов висели и в гостиной, и в кабинете, и в столовой, и даже в прихожей. Птички чирикали, свистали, пели, и их нестройный хор голосов раздражал ухо.

Вошёл Пузин в чесучовом пиджаке и с графином ярко-красного кваса в руке. В другой руке он нёс поднос с двумя стаканами.

— Каким я вас кваском угощу! Чудо!

Верстов попробовал квас и с непривычки скорчил гримасу.

— Забористый квас! А оттого, что сам делал!

Он подошёл к Николаю Николаичу, присел на диван и добавил:

— А, может быть, вы не откажетесь и от того, что покрепче?

— То есть?

— Ну, попросту, — не откажитесь от стаканчика винца? Всякое у меня есть. Сам-то я мало пью…

Николай Николаич отказался и, глядя в лицо Пузину, думал: «Какая душа у этого человека, если он умеет так лгать? Ведь, знаю я, тайный алкоголик он… А какая душа у тайного алкоголика? Особенная, болезненная душа».

Он думал и не слышал, о чём бормотал Пузин. А Платон Артемьич говорил теперь о курении и расхваливал табак какой-то южной фабрики. Он предложил Верстову папиросу.

— А и вправду, Николай Николаич, давайте мы с вами вместе выпьем… А?

— Ведь я совсем не пью…

— Ха-ха-ха! И я не пью! Отлично! И выйдет так, что мы с вами как два слепца: идём куда-то, и сами не знаем.

— Разве, и в самом деле, попробовать, — сдался Верстов. — Говорят, когда выпьешь — на душе станет лучше.

— Ага, ага! Это помогает!

Пузин быстро сорвался с места и исчез, а Николай Николаич ходил по гостиной, прислушивался к визгливому и крикливому гомону птичек и обдумывал смысл последней фразы хозяина: «Мы с вами как два слепца: идём куда-то, и сами не знаем»…

Пузин просто пошутил, сравнив себя и гостя со слепцами, а Николай Николаич усмотрел в его фразе глубокий смысл. И он, и Пузин — два слепца. Пузин оплакивает своё утраченное семейное счастье и доживает жизнь с опустошённой душой. А он… он оплакивает всё своё прошлое и тоже живёт с опустошённой душой… И оба они как слепые всё же идут куда-то, тянутся за сосудом жизненной влаги как за стаканом приятного вина. И ждут, и верят, что это вино жизни сумеет опьянить их опустошённые души, и, может быть, тоска отойдёт, а по жилам разольётся другая, новая волна крови.

Птички постепенно замолкали. В комнатах потемнело. Вечерняя заря, ещё так недавно золотившая эти комнаты, потухла. В столовой засветили огонь… Всё время там стучали посудой и бутылками, и слышались голоса: мужской, густой и весёлый, и женский — скрипучий, точно простуженный…

XIII

Стол Пузин убрал по-праздничному. Посредине его пыхтел ведёрный самовар, белели тарелки с закусками, искрами света отливали бокалы, стаканы, рюмки. И стояли бутылки с разнообразным вином и точно таили в себе веселье, радость, счастье.

После первой рюмки водки Николай Николаич ощутил горечь во рту, запершило в горле, на глаза выступили слёзы. Закашлялся и долго кашлял.

— Ого! У вас с непривычки-то она не соколом, а колом прошла, — рассмеялся Пузин. — Ну, ничего! Посоветую я вам лучше зубровочки…

Они пили, закусывали и говорили. Говорил, впрочем, больше Пузин. Как водится, он посвятил гостя в тайны своей семейной жизни, хвалил жену, хотя она и «насмеялась» над ним, жалел детей. Был момент, когда при воспоминании о детях на глазах Платона Артемьича блеснули слёзы. Но он быстро овладел собою и переменил разговор.

— Правда, Николай Николаич, вот, выпили вы, и на душе стало легче?

— Как вам оказать, — заплетающимся языком ответил Верстов, — как будто и лучше… Но меня преследует мысль…

— А вы её, этакую-то мысль, которая преследует, сейчас же рюмкой водки по башке! — перебивая гостя, выкрикнул Платон Артемьич. — Рюмкой водки её и по самой маковке!..

И Пузин подлил в рюмку Верстова водки.

Словно загипнотизированный, Николай Николаич выпил водку, но всё же высказал свою мысль: