Опылители Эдема

Но ее ничуть не удивит, если и после двух сроков Пол Тестон вернется с нестрижеными волосами, побренькивая на какой-нибудь лире.

Она перенесла женское растение на столик для фотосъемки, полила красителем вокруг его корней и установила флюорокамеру на экспозицию с пятиминутными интервалами. У нее оставалось еще два часа до того, как за ней зайдет Хал Полино, — этого времени вполне достаточно для проверки осмотического градиента растения.

Она срезала пластинчатый лист с нижней части стебля и помахала руками, заставив тюльпан издать прелестный вздох.

Под электронным микроскопом листовая проба не показывала отличия от того, что давали аналогичные пробы земных родственников этих тюльпанов, правда, Фреда могла судить об этом, только полагаясь на свою память. При таком поверхностном исследовании походившие на вены осмотические каналы казались такими же, как у земных растений, хотя на ощупь этот лист был более эластичным, чем листья земных тюльпанов.

В обычных обстоятельствах Фреда предпочла бы заморить червячка сандвичем и провести вечер с тюльпанами, но Гипотеза X пробудила ее любопытство. Она с нетерпением ждала прихода Полино. При ее обостренном чувстве справедливости она не станет осуждать ассистента Пола за неподходящее влияние на педагога без всякой проверки, так что прежде чем обличать, она подвергнет его испытанию. Фреда наклонилась к тюльпану и сказала:

— Доброй ночи, милашка!

Как только она отворила дверь, чтобы выйти из помещения, тюльпан ответил:

— Доброй ночи, милашка!

Закрывая дверь, она улыбалась, думая о том, что остался один вопрос, касающийся приклеивания наименований, который ей хотелось обсудить с Полино. В слове «Галатея» она заподозрила подвох; наверное, с таким же подозрением любой итальянец отнесся бы к выражению «Ни рыба ни мясо».

Стоя под душем, Фреда вдруг поймала себя на том, что мурлычет недавно снова ставшую популярной народную песенку «Влепи мне, детка», и тут же осеклась, скорее изумившись самой себе, чем осознав непристойную двусмысленность припева. Она редко чувствовала такой прилив жизнерадостности, и это состояние ее встревожило.

Мгновенный самоанализ подсказал что заставило ее запеть: через ее сознание золотым светом проплывал послеобраз Карон-тюльпана. Кто-то сказал: «Образчик красоты — навеки радость», и тюльпан уже четверть часа подтверждает справедливость этих слов.

Пока она занималась своим туалетом, потратив на макияж менее пяти минут, смех тюльпана не переставал возвращаться к ней, такой же приятный, как и в первый раз. Она надела зеленое платье для вечерних коктейлей и на несколько минут прилегла, чтобы расслабиться. Теперь этот смех вспоминался с примесью грусти. Она проанализировала и это изменение своей реакции: когда Полино встретил ее на космодроме, она тревожилась за Пола и была разочарована его отсутствием. Когда она засмеялась над тем, что тюльпан свистел, как заправский волокита, ее смех был реакцией расслабления после долгого напряжения, а также отражением царившего вокруг оживления. За время после полудня из памяти тюльпана отфильтровалось все тревожное, и она услышала себя смеющейся, как дитя, смеющейся так, как она умела смеяться только до развода родителей. С такой непосредственностью она не смеялась с десятилетнего возраста, а ее грусть была ностальгией по утрате детского простодушия.

Она уже навела порядок в эмоциональных уголках своего сознания, когда в отсветах заката возник зашедший за ней Хал, и смогла по достоинству оценить искренность, звучавшую в его голосе:

— В вашем платье из зелени и в золоте ваших волос, доктор, вы так же прекрасны, как Карон-тюльпан.

Вопреки своему желанию она улыбнулась и сказала:

— Поберегите ваши румяные яблочки для сеньорит из Старого Города. Лучше подайте мою накидку!

— Мог бы я звать вас Фредой, доктор Карон? Дело в том, что я не готов для официального обеда.

Она не одобряла обращений по имени между руководителями подразделений и аспирантами, хотя такая практика была общепринятой, но ей не хотелось, чтобы нынче вечером он держался скованно. Она предпочитала, чтобы он вел себя с ней как можно ближе к той манере, в которой держался с Полом.

— Можете называть меня Фредой, как только мы выйдем с территории станции. И я рада, что вы не готовились на сегодня к официальному обеду, потому что у меня есть для вас одна черная работа. Мы зайдем в оранжерею и подвесим женский тюльпан, который сейчас флюорографируется.

Как только они двинулись по мощенной каменными плитами дорожке к ее служебному помещению, он сказал:

— Мне удалось сделать заказ в «Наполи».

«Наполи»! Он в самом деле выбрал место, где их не сможет увидеть никто из персонала станции: это был слишком дорогой ресторан.

— Хал, двадцати долларов не хватит покрыть даже краешек счета в «Наполи». Мы устроим складчину.

— Нет, ма-ам, — сказал он твердо. — В студенческом общежитии некогда появился своего рода банк. Он существует уже три года, вырастая с каждым семестром и ожидая того первого студента, который заманит вас на свидание. Нынче вечером я без труда сорвал его.

— Вы выиграли на мне пари?