Опыт борьбы с удушьем

Небольшая лекция о кабаках, которую устроил Сева Палкеру в Яме

Человек, который не на сто процентов советский, то есть ходит на демонстрации и сидит на собраниях, но ни черта в это не верит, вынужден приспосабливаться к условиям, в которых он живет. Совершенно нет мест, где можно встретиться, а молодым людям – я имею в виду людям до пятидесяти, – хочется где-то посидеть и выпить. Так было всегда, есть и будет. Здесь надо понять следующую социологическую вещь, Леня, и ты как ученый должен со мной согласиться – люди на Земле рождены не одинаковыми, они разные. Один рождается блондином, другой брюнетом, и блондин хоть в задницу себя отымеет, но брюнетом не станет. Люди поделены на страты, и нормальное человеческое желание – подниматься вверх по социальной лестнице. Что такое подниматься? Это значит, человек хочет выделяться на фоне своей социальной группы, в которой он оказался в силу происхождения, образования, материальных достижений или неуспехов, своих интеллектуальных и физических возможностей.

Советский кабак, особенно любой из хороших московских ресторанов, – это единственное место, где люди одновременно могут отдохнуть от того казарменного социализма, в котором мы живем, и почувствовать временное, но превосходство над серой улицей за окном. Поэтому огромное количество командировочных по приезде в Москву обязательно должны попасть в кабак. Ведь ни в одном городе не существует ничего похожего. Третьяковка, театр – это для галочки, а для 99,99 процента приезжих главное – попасть в кабак. Чтобы попасть в ресторан, надо простоять два часа в очереди, на морозе или под палящим солнцем. Я никогда не стоял, я всегда прохожу без очереди и друзей провожу, как тебе прекрасно известно. Некоторые советские люди были в ресторане один раз в жизни и рассказывали мне потом с восторгом и в деталях о своем посещении, что они ели и пили. Когда я в Москве, мы с Женькой ходим в ресторан два раза в неделю.

Хорошие московские кабаки вот какие. На первом месте «Гранд-отель», где я был всего три раза и каждый раз с Женей. Потом он закрылся. Находился «Гранд-отель» в гостинице «Москва», вход был со стороны музея Ленина. «Гранд-отель» считался самым фешенебельным рестораном в городе: серебряная посуда, хрустальные фужеры, официанты в смокингах и белых перчатках, фантастическое обслуживание. Поход нам стоил от трех до пяти рублей с бутылкой вина, то есть очень дешево. Я Жене это объяснил, и она со мной сразу согласилась: в самом лучшем советском ресторане цены такие же, как в самом хуевом кафе, поэтому глупо не ходить в лучшие места. Здесь к тебе с уважением относятся, и вообще, ты чувствуешь себя человеком. Первый раз Женя немного стеснялась. Публика в ресторане была богатая, хорошо одетая, а мы – нищие студенты. Но хоть мы и были почти детьми, нас там обслуживали как взрослых и богатых, высоко стоящих на социальной лестнице людей. Это доставляло удовольствие.

«Прага», «Метрополь», «Центральный», «Националь», «Будапешт», «Арагви» – это который около левого яйца коня Юрия Долгорукого. Попадание в эти рестораны считается подъемом по социальной лестнице. Я больше всего люблю «Центральный», куда меня еще мама мальчиком водила после школы обедать. Она никогда готовить не любила, и папина зарплата позволяла не экономить.

Кроме того, рестораны при творческих домах: ВТО, Дом кино, Дом литераторов, Дом художника, Дом журналиста. Но попасть в эти места очень сложно, вход только по пропускам – творческим книжкам соответствующего союза. Я туда хожу нечасто, потому что со входом бывают проблемы. А зачем нужны проблемы, когда есть места, где проблем нет. Да и не люблю я эти творческие кабаки, еда там так себе, и атмосфера мне не нравится.

Все эти советские художники, писатели, актеры, музыканты, композиторы – так называемая творческая элита – на самом деле обыкновенная шпана. Они проституируют на советской власти, защищая моральные принципы и интересы, за которые нужно топить в выгребной яме. Строят из себя избранных, но в действительности обычные приблатненные и воры от искусства. Вот и живут эти люди материально на несколько порядков лучше, чем окружающая масса людей. Все эти песни, картины, спектакли – пена…

Когда человек делает свое дело честно, его хоть можно понять. Простить его нельзя, но понять можно. А тот, кто все это делает, ни на секунду не забывая, что продается за деньги и покой, – его нельзя ни понять, ни простить. Тварь, хуже, чем палач.

Вся система в совке построена на разделении людей на четкие группы, и каждый из своей социальной группы пытается подняться в следующую, при этом твердо зная, что единственный способ подняться – это угождать социалистической власти. Чем выше человек поднимается по социальной лестнице, тем ниже он падает в моральном отношении. Без исключения. В науке то же самое. В науке для честного человека, не вступившего в партию, предел достижений – кандидатская диссертация и должность младшего научного сотрудника, потому что без проституции ни один человек в Советском Союзе подняться не может. Это еще Сталин придумал, и он твердо знал, что абсолютно каждого, от мала до велика, можно схватить за яйца. Плюс полная уверенность в том, что если собирается компания больше пяти человек, то на сто процентов там есть осведомитель. Ни одного чистого нет. Кроме дворников, истопников, санитаров. Да и то не факт. Даже я проституирую, вполне осознанно, впрочем. Я издеваюсь над поганым строем, да, но пытаюсь его использовать. Так что все запачканы.