Опыт философской антропологии

М. Бубер считал, что самым энергичным сторонником философской антропологии был И. Кант. Свои вопросы (Что я могу знать? Что мне надлежит делать? На что смею надеяться? Что такое человек?) Кант готов был свести к антропологии, «ибо три первых вопроса относятся к последнему» (цит. по: Бубер 1993: 76). Нетрудно видеть, что после выполнения предложенной процедуры антропология оказывается единственной и фундаментальной философией, у которой может вновь пробудиться стародавняя претензия на статус науки всех наук. Мы не являемся энтузиастами подобного редукционизма.

Рассматривая антропологическое учение Канта, Бубер отмечает множество его ценных заметок к познанию человека: об эгоизме, искренности и лжи, о фантазии, ясновидении и мечтательности, о душевных болезнях и о шутке. Вместе с тем иерусалимский философ отмечает, что сам вопрос, что такое человек, у Канта «вообще не ставится». Не затрагивались им всерьез и другие проблемы, как-то: особое место человека во Вселенной, его положение перед лицом Судьбы, его экзистенция как смертного существа и т. д. В антропологии Канта нет «человеческой целостности». По мнению Бубера, «…Кант так и не отважился дать философское обоснование тем вопросам, которые сам же и назвал основными» (Бубер 1993: 77).

Пусть у Канта нет целостной концепции человека. Тем не менее М. Бубер выносит, на наш взгляд, слишком строгий приговор. Например, исходный постулат «Критики практического разума» о том, что свобода есть сущностная характеристика человека и что она выступает в качестве причины человеческого поведения (см.: Кант 1994: 379, 412), до сих пор является аксиомой для многих мыслителей. Так, у Сартра человек есть свобода, а его главный поведенческий принцип недвусмысленно совпадает с категорическим императивом.

У самого же Канта идея свободы служит основанием построения, так сказать, свободной морали, то есть создания системы правил поведения, не закабаляющих человека. Именно та мораль, которая исходит из самой свободы, из ее глубин, есть автономная мораль, или мораль свободы. И если такая мораль ограничивает индивида в его самовыражении, то подобное ограничение, исходящее из свободной воли, есть добровольное, свободное самоограничение. Более того, если моя мораль, происходящая из моего свободного Я, есть тирания для меня, то эта тирания — добровольна и обусловлена моей свободой. Кантовская теория человека и морали отрицает внешние посягательства на индивида, не совместимые с его персональной волей. Для Канта человек есть цель сама по себе. Поэтому кенигсбергского мыслителя можно рассматривать как одного из основоположников метафизики уважения к человеку, а его идея автономной нравственности отнюдь не устарела.

Итак, философская антропология имеет историю. В свою очередь, мы считаем первым серьезным опытом в данной области исследования Макса Шелера.

Мы не станем особо возражать, если к создателям современной философии человека будут причисляться имена Х. Плеснера и А. Гелена. Однако заметим, что у Плеснера настораживает довольно мрачная риторика. Во-первых, мы узнаем, что «в своей действительной заменимости и заместимости отдельный человек имеет подтверждение и уверенность в случайности своего бытия или своей индивидуальности». Иначе говоря, человек есть случайное событие в этом мире. Во-вторых, нам предлагается принять к сведению: «Ничтожность его (человека. — Н. О.) существования, полная его проницаемость и знание о том, что в сущности мы все одинаковы, потому что мы суть каждый для себя индивиды и таким образом различны между собой, образует основу стыдливости…» (Плеснер 1988: 149).

Можно согласиться с антропологом, что случайность, ничтожность, заменимость человека взаимосвязаны и образуют основу стыщливости. Однако подобная аттестация сущности человека неубедительна.

Плеснер пишет: «Даже фактическая незаменимость его (человека. — Н. О.) собственной жизненной субстанции, которою он отличается ото всех, не компенсирует его заменимости в Мы, заменимости любым другим, с кем он встречается. Поэтому человек, это сокровище, должен стыдиться» (Плеснер 1988: 149).