Опыт конкретной философии

Мы должны идти до конца. Все вышеизложенное отнюдь не аг­ностицизм. Нам не может служить убежищем удобная для нас идея, что это отношение непостижимо для меня, но могло бы быть постиг­нуто разумом, имеющим гораздо большие возможности, чем мой; сама мысль о таком отношении не может быть допустима. Таким образом, мы пришли к определению воплощенного бытия, и я беру здесь сло­во «etre» (бытие, быть) скорее в его глагольном значении, чем как существительное.

нечто неизвестное (лат.).

16

Быть воплощенным — это значит проявиться как тело, как имен­но это тело, без возможности отождествления с ним и отделения от него, поскольку отождествление и разделение суть операции корре­лятивные, соотносительные по отношению друг к другу, но могущие проявляться только в сфере объектов.

Из этих размышлений ясно, что не существует понятного для нас убежища, где бы я мог утвердиться вне моего тела; эта бесплотность неосуществима, она исключается самой моей структурой.

Все это встречает, однако, возражение, на котором я должен теперь остановиться. Если я попытаюсь абстрагироваться от притяжательно­го местоимения в выражении «мое тело», если я его буду рассматри­вать как одно из тел среди многих других, то я вынужден обращаться с ним как с объектом, обладающим теми основными характеристиками, которыми определяется объективность. С этого момента оно стано­вится объектом научного познания. Оно становится проблемой, скажу я, но только при условии, что я его рассматриваю как не мое. Это опре­деление — в сущности, совершенно фиктивное — есть основа целой интеллектуальной аскезы. В качестве познающего объекта я устанав­ливаю или делаю вид, что устанавливаю, дуализм между моим телом и мной, этот интервал, который только что казался немыслимым с точ­ки зрения экзистенции, но сам субъект в данном случае конституиру­ется путем отрицания экзистенции, существуя лишь при условии, что воспринимает себя несуществующим. Этот парадокс заложен в самом объекте, так как я действительно мыслю объект лишь в той мере, в какой я утверждаю, что я ничего для него не значу, что он не считается со мной. И только в этом состоит действительный, единственно воз­можный, но решительный ответ на раздражающий вопрос эмпиричес­кого идеализма: перестают ли вещи существовать с того момента, ког­да я перестаю их воспринимать? Истина заключается в том, что они являются вещами только при этом условии.

Но в силу аномалии, распространяемой на мышление, чем больше я настаивал бы на объективности вещей, обрывая ту пуповину, которая связывает их с моим существованием, с тем, что я называю моим орга-нофизическим присутствием во мне самом, чем больше я утверждал бы независимость мира по отношению к моему «я», его совершенную ин­дифферентность в отношении моей судьбы, моих целей, тем более пред­ставленный таким образом единственно реальный мир превращался бы в иллюзорный спектакль, в документальный фильм, созданный на по­требу моему любопытству, но который в конце концов уничтожался бы тем простым фактом, что он меня не знает. Я подразумеваю под этим, что вселенная имеет тенденцию к самоуничтожению в той мере, в какой она начинает меня переполнять и выходить за границы моего «я», — именно это забывают каждый раз, когда пытаются раздавить человека перечислением астрономических фактов и деталей.

Я хочу этим сказать, что мы начинаем вдаваться в чистые абст­ракции каждый раз, когда пытаемся из-за страха антропоцентризма

17