Опыт конкретной философии

Конечно, я могу рассматривать такую-то личность как своего рода минерал, из которого я могу извлечь, так сказать, определенную долю полезного металла. Все остальное для меня в таком случае не более чем отходы, которые я отбрасываю. Определяющим здесь выступает

57

критерий интереса, причем слово это не обязательно брать в его уз­коутилитарном смысле*. Распространение анкетирования и интер­вью, конечно, подкрепило несостоятельное мнение, согласно кото­рому живое существо ценно в той мере, в какой оно «интересно».

Здесь также в центре стоит коллекционирование. Я учреждаю в себе некое подобие библиотеки или музея, в которое требуется вне­сти интересные элементы, поставляемые моим общением с другим. Речь идет о таком общении, в котором я ничего не даю другому — кроме того, что требуется, чтобы развязать его способность давать мне такие ответы, какие мне хочется получить. Ясно, что мой собе­седник при этом никоим образом не рассматривается как живое су­щество. Он, по правде говоря, не является даже другим, так как в таком отношении, фиктивном и безжизненном, я и сам не выступаю как реальное существо.

«Другой как другой существует для меня лишь постольку, посколь­ку я открыт по отношению к нему, но я открыт в той мере, в какой я больше не черчу своего рода круг, в рамки которого я загоняю друго­го или, скорее, его идею. Ведь по отношению к такому кругу или в его рамках другой становится идеей другого, а идея другого — это уже больше не другой в качестве другого, это другой, взятый в связи со мной, разобранный, расчлененный или же находящийся в процес­се разборки»1.

Но начиная с того момента, когда между мной и другим устанав­ливается коммуникация, мы переходим из одного мира в другой, внед­ряясь в ту зону, где один из нас не находится лишь среди других и где трансценденция принимает вид блаженства любви. Категория данности здесь преодолевается. «Никогда достаточно, всегда — боль­ше, всегда — еще ближе» — вот простые слова, выражающие со всей очевидностью изменение перспективы, впрочем, частичное измене­ние, которое я стараюсь выразить. Тем не менее имеется один смысл, в котором ты мне дан, оставляющий нас в сфере проблематического вместе со всем, что оно может принести с собой неопределенного, сомнительного, ревнивого. Это — деградированное состояние, со­стоящее в том, что «ты» не выдерживает себя в качестве «ты». Но в некотором смысле его может и не быть. (Надо прочесть, например, «Исчезнувшую Альбертину» Пруста, прочесть в свете этих связей между данностью и сферой проблематического. У Пруста «ты» мо­ментально превращается в «он(а)». Имманентная структура опыта безжалостно направлена на то, чтобы содействовать такому превра­щению.) Здесь отсутствие и смерть играют существенную роль.

Некоторые читатели могут поразиться тому месту, которое в моих сочинениях занимают смерть, самоубийство, предательство. Я счи­таю, что это место никогда не является слишком значительным и что любая философия, стремящаяся их избежать или смазать, тем самым

'Etre et Avoir. P. 155.

58

становится виновной в худшем из возможных предательств. Она, впрочем, неизбежно оказывается наказанной в том смысле, что сры­вается с маршрута, если использовать язык альпинистов. Впрочем, это сравнение можно было бы продолжить и дальше. Но столь же нужно указать и на существенное различие. Если для альпиниста головокружение является препятствием, подлежащим устранению, то я не побоюсь сказать, что для всякой метафизической мысли голо­вокружение образует ее позитивное условие. Действительно, опре­деленное сознание, определенное очарование бездной, возможно, необходимо для утверждения бытия в его полноте.