Опыт нелюбви

«А кто тебе – кто?» – чуть не спросила Кира.

Но все-таки сдержалась, не спросила. Хотя даже звук его голоса уже вызывал у нее раздражение.

– Вы просто деньги отцовские хотите присвоить! – У него что-то заклокотало в горле. – Ну и забирайте, мне они не нужны! А ко мне не лезьте!

– Мне тоже не нужны деньги твоего отца, – ровным тоном ответила Кира. Кто бы знал, как ей дался этот тон! – Мне достаточно тех денег, которые у меня есть.

– Значит, добренькой хотите выглядеть! – выкрикнул он. Глубоко, как у отца, посаженные глаза сверкали. – Вы всё врете! Все врете!

– Я не вру тебе хотя бы потому, что мы с тобой почти не разговариваем.

– И не собираюсь я с вами разговаривать! Валите отсюда!

Тихон так побледнел, что Кира подумала, он вот-вот потеряет сознание. Она не понимала, почему ее появление вызвало у него такую открытую ярость и почему именно сейчас.

Она почувствовала, что самообладание покидает ее. Если он скажет еще хоть слово, она или швырнет в него чем-нибудь тяжелым, или разрыдается.

– Что я тебе сделала?.. – Кира слышала, что слова вырываются у нее из горла с каким-то жалким свистом. И совсем уж бессмысленно, глупо и жалобно воскликнула: – Что мне делать, ну что, что?!..

– Кирочка! – вскрикнула Нора. – Не обращай внимания!

Но Кира не обратила внимания только на ее слова. Эти слова еще звучали в кромешной тишине, которая установилась в квартире, а она уже схватила свою куртку, сумку и бросилась отсюда прочь, прочь!

Глава 13

Кира не помнила, как дошла до своего дома. Всю дорогу она в голос ревела. В другой раз ей стыдно бы стало: ну что это такое, в самом деле, идет по городу взрослая женщина и на глазах у прохожих рыдает. Но сейчас был не другой раз, а вот этот, невыносимый.

– Что мне делать, ну что, что?.. – повторяла и повторяла она.

Только когда впереди показался дом на углу Спиридоньевского и Малой Бронной, она немного успокоилась. То есть не успокоилась, конечно, но хоть причитать перестала. Даже вытащила из сумки носовой платок и, войдя в арку, высморкалась.

Если бы еще слезы из себя выдохнуть, но нет, не получается. Вроде плакала-плакала, а эти, особенные какие-то слезы застыли в груди, будто смерзлись ледяным куском, и ни слова выговорить не дают, ни даже просто подумать.

Подумать, подумать… То, что ей надо понять, привычным способом, размышлением, все равно не поймешь. А другого способа она не знает.

«Что это у меня в голове вертится? – попыталась одернуть себя Кира. – Бред какой-то, просто бессмысленный бред!»

Щеки горели. Она подошла к своему подъезду, встала вплотную к стене дома, прислонилась к ней щекой.

Дом гудел у самого ее виска. Или шептал ей что-то?

«Что ты значишь, смутный шепот? Укоризна или ропот мной утраченного дня? От меня чего ты хочешь, ты зовешь или пророчишь?»

Пушкинские слова сами собою всплыли в ее сознании. Но не успокоили даже они.

Дверь подъезда открылась. Кира вскрикнула, потому что дверь хоть и не сильно, но все же стукнула ее по голове.

– Кто здесь? – услышала она. – Извините.

Из подъезда вышел мужчина. Он смотрел на Киру с высоты немаленького роста, и в голосе его слышалось недоумение. Что ж, всякий бы удивился, обнаружив у своего подъезда приличную с виду женщину, которая зачем-то прижалась головой к стене дома.

Из-за своего бредового состояния Кира видела его нечетко, как смутный силуэт.

Она хотела что-то ответить, но прежде чем какие-либо внятные слова пришли ей на ум, мужчина сказал:

– Кира! Ты что?

Только из-за смятения своего, из-за слез и гула в голове могла она его не узнать!

– Царь… – пробормотала Кира. – Ты откуда… Откуда ты?

– Из Америки.

Он недоуменно пожал плечами: что за глупые вопросы она задает? И тут же лицо его переменилось. То есть сначала, наверное, переменилось Кирино лицо, а уж его – после.

– Кира, что случилось? – спросил он с тревогой.

Она хотела ответить, объяснить. Федору Ильичу, как и Сашке, и Любе, легко было объяснить что угодно. Любой их разговор не начинался заново, а продолжался с того самого места, на котором они расстались в прошлый раз. Он как начался в детстве, этот их разговор, в смутной еще, сумрачной и ранней части их детства, так и не прерывался никогда. Поэтому Кире нетрудно было теперь ответить Федьке…

Но ничего она ответить не смогла.

– Ца-арь… – пробормотала Кира. – Я только…

И тут же почувствовала, как те самые мучительные слезы, которые оледенели у нее внутри и не могли поэтому пролиться, начинают таять, стремительно тают, переполняют ее, подступают к горлу, поднимаются еще выше – и потоком выплескиваются из глаз.

Она вскрикнула от неожиданности таких бурных слез, даже руки к глазам прижала, словно хотела их остановить. Но это не получилось, конечно.

– Кира, Кира!.. – Его голос она слышала теперь макушкой. – Вот я дурак! Понятно же… Ну все, Кира, не плачь. Пойдем.

Она хотела спросить: «Куда пойдем?» – но какое! Кажется, все слова, которые она знала, утонули в слезах.

Федор снова открыл дверь подъезда и, взяв Киру за руку, повел ее наверх. Она жила на третьем этаже, лифта ждать было не обязательно.