Опыт нелюбви

«Такое самообладание, как у тебя, просто бесчеловечно! – сказала Варя. И добавила: – Впрочем, как и все остальное в тебе».

В целом она была права. Но вот в этом конкретном случае его самообладание оказывалось кстати.

Река блестела под ними широкой полосой.

– Мы сейчас сядем, – сказал Федор. – Скорее всего, на воду. Это Москва-река. Ты плавать умеешь?

– Д-да…

– Хорошо. Но вода, учти, холодная, поэтому главная задача – как можно быстрее оказаться на берегу.

Главная задача была – уцелеть при посадке. Но говорить об этом перепуганному мальчишке Федор не стал. Корзина была уже в десяти метрах от реки.

– Держись за меня, – быстро сказал он и, не дожидаясь, пока Тихон за него схватится, сам обхватил его за плечи. – Садимся!

Они не опустились на воду – корзина просто плюхнулась в реку, как огромная лягушка. Но шар еще летел, хотя уже не вверх, а горизонтально, и корзина мчалась за ним по поверхности воды.

– Отлично! – крикнул Федор. – Как на водных лыжах!

Тихон был так перепуган, что уже не пытался скрывать свой страх нисколько. Он дрожал, вцепившись Федору в плечо, и тоненько, как кутенок, всхлипывал:

– Разобьемся… разобьемся…

Корзина зацепилась за берег; за корягу, может. Шар рвался дальше, и она дергалась тоже, как будто пыталась избавиться от досадной помехи.

– Все! – скомандовал Федор. – Давай на берег!

Ему было так легко, что он смеялся в голос. Повезло же им, повезло необыкновенно!

Корзина была наклонена к берегу – выбраться из нее было нетрудно. Федор выбрался сам и вытащил Тихона. Увидев твердую землю, тот немного успокоился, во всяком случае, перестал дрожать и скулить, и через борт корзины перелез почти что сам.

Федор подхватил его под мышку, как маленького, и перетащил через прибрежную осоку. Воды здесь было по колено, но непонятно, сколько придется добираться до дому, и незачем мальчишке идти с мокрыми ногами.

– Полет удался, – сказал он, поставив Тихона на сухую траву. – Или не понравилось?

– Понравилось. – Страх еще не прошел, и улыбка у Тихона получилась кривоватая. – Это белая ложь, – тут же пояснил он.

«Самоирония присутствует, – подумал Федор. – Хорошо».

Они сидели на сухой рыжей траве и молчали. Шар посипел немного, дернулся еще несколько раз и успокоился, обмяк. Наверное, совсем остыл. Он покачивался на воде, как тяжелое оранжевое солнце.

Настоящее солнце стояло высоко, но светило неярко. Наверное, это последнее осеннее солнце. В следующий раз оно выйдет на небо зимой, сквозь волнистые туманы. Нет, это луна пробирается сквозь волнистые туманы. На печальные поляны льет печальный свет она, и что-то слышится родное в долгой песне ямщика, то ль унынье вековое, то ль сердечная тоска.

«Родина, что ли, стихи навеяла? – подумал Федор. – Вспоминаю, как Кирка».

Ах ты!.. Он тут же представил, что творится сейчас с Кирой, и ему стало не по себе. Главное, и телефон московский еще не успел купить, и сообщить, что все в порядке, невозможно.

– Вы на меня рассердились, да?

Голос Тихона вывел из размышлений – как поэтических, так и житейских. Вид у мальчишки был подавленный.

– Я вообще не рассердился, – ответил Федор. – С чего ты взял?

– У вас лицо сердитое стало. – По своему обыкновению, Тихон расстроенно шмыгнул носом. – Ну, что вы из-за меня черт знает куда попали.

– Черт знает куда можно попасть только из-за себя самого, – усмехнулся Федор. – Сердиться за это на кого-то, кроме себя, глупо. И не рассердился я, а расстроился. Представил, что сейчас с Кирой делается.

– Ничего с ней не сделается, – сердито сказал Тихон.

– Ты уверен?

– Да!

– Насколько я помню, ты был уверен, что корзина крепко привязана.

Тихон замолчал и снова шмыгнул носом, на этот раз виновато.

– Думаете, она за меня переживает? – нехотя спросил он.

– Думаю, да, – ответил Федор.

– Я этой Кире никто. И люди вообще ни за кого, кроме себя, не переживают.

– Ты не тех людей знал.

– Я разных знал, – усмехнулся Тихон. Детские интонации совершенно исчезли из его голоса. – Они все или за деньги про других думают, или вообще никак. Финики в приюте вокруг меня суетились, потому что им за это зарплату платят. А отец за мной приехал, потому что это даже для него слишком. Он сам так сказал: это даже для меня слишком. Ну, что мать от меня отказалась. А если б не это, так он бы про меня и не вспомнил.

– Ты в этом уверен? – повторил Федор.

Тихон промолчал.

Федор молчал тоже. Захочет – больше расскажет. Не захочет – зачем спрашивать? Только мучить его.

– Отец любить не умел, – наконец произнес Тихон. – Он мне так и сказал: я про это говорить не умею.

– Так любить или говорить? Это разные вещи.

– А как узнаешь, любит или нет, если не говорит? И тем более когда мать за финика замуж вышла, отец же разрешил ей меня вывезти! Был бы я ему нужен, не разрешил бы.

Это он произнес запальчиво. Но в его запальчивости Федор расслышал неуверенные нотки.

– Обстоятельства этого разрешения я не знаю. Но думаю, ты насчет отца ошибаешься, – сказал он.

– А вы его знали?

«Может, белая ложь кстати придется?» – подумал Федор.

– Нет, – ответил он. – Отца твоего я не знал. Но Кира его знала и любила. А Киру я знаю тридцать два года.