Опыт присутствия

Стихи я напишу потом, когда у нас уже будет взрослая дочь и еще маленький сыночек, но в стихах отражается и то, что должно было произойти с нами и то, что произошло. Решимость, вначале вовсе не легкая, подобно прыжку с парашютом, позволила мне возвыситься до ее верности. Я получил человеческий образец внутренней чистоты и до сих пор удивляюсь, что щедрый пример создан именно для меня. Жаль только, что Вика приняла на себя удар и моего разрыва с Ниной, и моего обретения новой семьи. Но таков закон, и матери используют его в полной мере, чтобы отряхнуть часть собственной вины в том, что произошло с нами, и сделать разрыв с ребенком более горьким.

Краем глаза я заметил движение на столе и понял, что Йорик собирается вмешаться в процесс повествования.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – твердо остановил я нетерпеливую попытку комментатора, – Но есть вещи, которые приходят и уходят только с нами, и никогда не станут предметом чужих умов.

– Но вот это замечание, – лукаво заметил Йорик, – оно для чего? -

Чтобы посеять сомнение в каких-то деталях твоего повествования. А в какую сторону сомнение? Когда читатель узнает о чем-то недоговоренном, он начинает подозревать, что от него скрыли самое важное. К кому относится это важное? Чья это тайна: твоя, Катина или

Нины. А может быть это связано с твоей дочерью? – Он помахал ручками и ножками, протестуя против моего возражения: – Я не собираюсь требовать ни откровений, ни оправданий, я просто констатирую факт.

Если ты молчишь, – то молчи, а если приглашаешь меня высказать комментарий, – излагай суть дела.

Он был прав, но я ничего не ответил. Действительно, когда мы описываем события, взятые из реальной жизни, то обязательно должны придерживаться какой-то схемы. Но сама жизнь – она полнее. Стремясь быть точными и объективными, мы никогда не должны забывать, что наше письмо – не просто воспоминание, мы сообщаем его другим людям, с особенностями мышления, психологической реакции, жизненного опыта и нравственных ценностей. Мы должны учитывать, что вещи, простые и естественные для нашего сознания, совсем не обязательно должны быть таковыми в других умах. Поэтому я и посмотрел, Йорик, в твою сторону, чтобы ты напомнил, – мы не можем пером передать всю сложность жизненных обстоятельств, но это не означает, что их не было.

8 апреля мне исполнилось 35 лет, а 13 мы с Катей ушли из квартир, где оставалось все наше прошлое, где мы выдержали первые баталии за право семьи на существование. Мы уехали в Городец, и на некоторое время поселились у друзей. Нищенские зарплаты советского человека не предусматривали достойного существования. Требовалось немало времени, чтобы обустроить быт, и нам, на первых парах, пришлось несладко. Этот период не отличался особенными событиями, разве что приходилось часто менять квартиры. Но главное – наша позиция в этих условиях. Когда мы читаем книги о великих людях, монархах, ученых или завоевателях, перед нами возникают какие-то машины исторических свершений, а если мы пытаемся заглянуть в мелочи их быта, то замечаем, что по-человечески они не всегда успешно справлялись с мелочами. Шопенгауэр был желчен, раздражителен и мстителен, мастер дзен-буддизма и великий его знаток, Судзуки, справлялся со своей вспыльчивостью, даже в преклонном возрасте, с помощью колокольчика, в который звонила, видя возбуждение супруга, его жена. Рассматривая эти примеры, невольно задумываешься над тем, как много сил требуется человеку, чтобы защитить главное дело своей жизни. Как много великого похоронил под собой этот житейский, мелочный хлам. Если говорить о нашей жизни, моей и Кати, – мы прошли через все капканы и западни, которые быт ставит, стремясь разрушить (или испытать на прочность) человеческие чувства, и сумели сохранить их. И надо сказать, что важнейшая роль в этом созидании семьи принадлежала особой человеческой интуиции Кати.

Но ни на минуту, в самых головокружительных сюжетах жизни, я не переставал ощущать боль нашей огромной истерзанной страны, ее обманутого народа. Это чувство словно гиря лежало и лежит до сих пор у меня на груди. Оно становится еще чувствительней от бессилия перед несправедливостью и насилием, воплощенном в системе государственного правления. Поэтому свет, исходивший от книги

Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", свет свободы и сила правды, встряхнули меня, пристыдив и подсказав, что мой пессимизм слишком преувеличен. Я сидел у приемника, слушая ежедневные читки радиостанцией "Свобода" глав из "Архипелага". Я записывал отрывки на магнитофон, а потом перепечатывал, восхищаясь и наслаждаясь текстом. Я, казалось, не верил своим глазам. Великое слово правды, которую держала под замком эта чудовищная власть, наконец, вырвалось на свободу и теперь уже ничто не удержит его. Сопливые либералы запада, мечтающие о "передовом опыте" увидят подлинное лицо этой системы. Книга Солженицына как очистительная волна бежала по миру, открывая глаза миллионам людей. Она прокатилась по