Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.

Шарахнули в потолок пробки, и в бокалах взметнулось пеной до краёв шампанское. Сергей Алексеевич встал и провозгласил тост за здоровье Ивана Васильевича, главного инженера АДД, так много потрудившегося для совершенного состояния боевой техники, что, несомненно, способствовало достижению нашей победы. Все выпили с удовольствием, то и дело посматривая на фазанов. Иван Васильевич даже не стал торопиться с ответным словом, а, степенно подвязав себя салфеткой, с благоговением принялся разделывать мастерски приготовленную птицу. Попробовав небольшой кусочек, изобразил блаженство на лице и сказал:

«Что ни говорите, друзья, сразу видно — благородная дичь! Трудно даже поверить: царям да королям раньше доступна была, а теперь и к нам, грешным, на стол попала!»

Ульяновский, очень довольный, утвердительно постучал по столу растопыренными пальцами и предложил наполнить ещё бокалы.

Откушав, Марков оглядел всех командиров за столом и спросил вдруг:

«Кто же из вас такой завзятый охотник, кому мы обязаны этим царским угощением?»

Заместитель командира дивизии в этот момент съёжился, слегка похолодев. И тут, совершенно неожиданно для себя, почувствовал в конце стола какое-то скромное шевеление: кто-то приподнялся, чуть кашлянув.

Зенков метнул туда взгляд и увидел встающего очень смущённого, покрасневшего Дудника. Пряча в стол свой застенчивый взгляд, Антон проговорил, впрочем, вполне внятно:

«Я их подстрелил, товарищ генерал».

«Спасибо вам, майор, вы молодчина!» — благодарно расплылся Марков.

Веня не знал, как ему быть: то ли швырнуть пробку в этого нахала Дудника, то ли залезть под стол и смеяться там до слёз.

Потом обед кончился, инспекция отправилась продолжать свои дела, а Ульяновский и Зенков зашли в штаб. Закрыв за собой дверь, Веня сказал негромко:

«А ведь каков повар!».

«А что?»

«Фазанов-то этих… черт-ма настреляли. Как я тебе, Сергей Алексеевич, и говорил…»

«А мы ели что?»

«Петушков, что давеча паслись во дворе».

«Ну!.. Вот те на!.. Проклятье… (Ульяновский употреблял это слово и в хорошем и плохом смысле.) Однако что ж этот Дудник?»

«Нахал. Что ещё сказать?.. А как не растерялся! Точно выстрелил и на этот раз не промазал! Впрочем, выручил меня: я было похолодел, когда Иван Васильевич спросил, кто настрелял их».

«Ай-я-яй… Конфузия-то какая, проклятье!» — протянул огорчённо комдив.

«Да ведь на блюде-то эти петушки проявили себя не хуже настоящих фазанов», — возразил Вениамин Дмитриевич.

«Ну хуже, не хуже… Это меня лукавый попутал придумать угощение фазанами… Эк проклятье!»

Антонина Алексеевна смеялась, слушая Михаила Лукича, и только в моменты, когда Сергей уж больно громко хохотал, вздрагивала и смотрела на сына с едва скрываемой сердечной болью.

Потом генерал попросил разрешения выйти покурить, и Сергей поднялся с ним вместе, а Антонина Алексеевна занялась приготовлением чая.

— Ну что, выкладывай? — взглянул серьёзно Федин, лишь только они оказались вдвоём. — Не пришлось ли катапультироваться?

Сергей потупился:

— Нет, угомонил-таки.

— Похоже, тебя покрутило с отрицательными перегрузками?..

— Ой, дядя Миша, вы по глазам читаете!

— Да ведь они у тебя, чёртушка, красноречивей осциллограммы!.. В них отрицательные перегрузки кровью расписались!

Сергей уставился с изумлением:

— Гляжу на вас как на волшебника… Действительно, крутило меня, вырывая из кабины с перегрузкой более минус трех…

— В перевёрнутом штопоре?

— Похуже… В аэроинерционном самовращении.

— Черт-те что!.. Потеря путевой устойчивости при отрицательных углах атаки!.. Случайно угодил?

— Угодил не я, а мне поручили воспроизвести то, что там было.

Михаил Лукич кивнул с чуть заметной ухмылкой:

— Так сказать, во имя науки…

— И для неё, и для корректировки инструкции по пилотированию.

Теперь генерал разглядывал молодого лётчика с таким же изумлением, как только что тот глядел на него.

— А в наше время, — проговорил он чуть ли не с завистью, — о возможности этаких жестоких «круговертей» мы и не подозревали!.. Однако, Серёжа, расскажи, как же всё это было?

Стремнин коротко рассказал, очень заботясь, чтобы Михаил Лукич не заподозрил его в нагнетании «летчицкого героизма».

— И, представьте, — усмехнулся он, заканчивая, — обалдел и будто уже ничего не вижу… Спасибо товарищу, летавшему рядом на киносъёмщике, — он подсказками помог выровнять самолёт… Потом, когда запустил двигатель, открыл гермошлем — и вскрикнул от радости: оказывается, стекло запотело!..

Генерал выразительно покачал головой:

— А у врача-то был потом?

— Разумеется… Денька через три загляну ещё… Да я и сейчас уже чувствую себя нормально…

Помолчали. Генерал сказал:

— Ну, Серёжка!.. Горжусь: становишься первоклассным лётчиком-испытателем!.. Да, а как с твоим проектом подцепки в воздухе?..

Сергей покривился:

— Проект почти готов… Только в институте обстановка так складывается, что вряд ли удастся его осуществить.

Михаил Лукич, затянувшись папиросой, взглянул искоса:

— Все же поясни, дружок, нужно ли тебе сейчас раздваиваться?.. Достиг самого важного в летании — летай, испытывай! Зачем же перегружать себя ещё и конструированием?