А надо сказать, что в тот день, когда они произошли, я испытывал особый прилив душевных и физических сил, поскольку в праздничном выпуске нашей стенгазеты, посвященном Дню железнодорожника, были опубликованы мои стихи. Вообще в молодые годы по ведомственным праздникам со мной часто случались всевозможные неприятности. Я уже рассказывал выше о происшедшем в День авиации и военно-морского флота. К этому могу добавить, что в День химика, который по странному капризу календаря совпадает с Днем пограничника, я попал под машину, а в День работников торговли — на одной из своих шабашек сорвался с крыши зерносклада. И, как читатель увидит из дальнейшего, День железнодорожника тоже не стал исключением из этого печального правила. Однако вернемся к стихам. Как говорится, «стихи на случай сохранились, я их имею, вот они», и пусть читатель не судит строго этот незрелый плод юношеского вдохновения:
Говорят (хотя лично я этому не верю), и маститые литераторы испытывают некоторое волнение при выходе в свет своих произведений. Я же, не будучи избалованным публикациями даже в стенной печати, на радостях ощутил такой душевный подъем, что впервые в жизни рискнул сесть за руль автопогрузчика, и, конечно, не прошло и получаса, как я рухнул вместе с ним с вышеупомянутого парапета. Впрочем, ни мне, ни автопогрузчику это падение не причинило особенного вреда. Но тут на шум и грохот из каптерки кладовщиц выбежал Дохлый и при виде поверженного погрузчика, за который он был материально ответственен, пришел в такую ярость, что даже не сразу смог оформить в слова свои чувства ко мне и первое время просто выкрикивал в пространство бессвязные и вполне беспредметные междометия, а только потом перешел к осмысленной и членораздельной брани в мой адрес.
Вообще-то это выглядело довольно странным, потому что, как правило, Дохлый относился ко всем производственным коллизиям с поистине олимпийским равнодушием, кроме тех случаев, когда предоставлялась возможность что-нибудь украсть или подхалтурить за живые деньги. Подозреваю, что такая бурная реакция была отчасти вызвана тем, что ему пришлось оторваться от интимной беседы с кладовщицей Машей, с которой, помимо общих деловых интересов, его связывало столь глубокое чувство, что всякий раз, когда она выходила из своей каптерки, он обычно запевал на всю станцию: «Я б тебе засадил… всю аллею цветами!»
Тем временем под градом жутких ругательств и чудовищных уподоблений я вскарабкался обратно на парапет, и получилось так, что продолжавший орать Дохлый оказался на краю этого парапета лицом к пакгаузу, а я, соответственно, напротив Дохлого и к пакгаузу спиной. И вдруг в тот самый момент, когда я начал бормотать что-то вроде: «Да ладно тебе, Дохлый, чего разорался…» — он совершенно неожиданно для меня развернулся и нанес мне непрофессиональный, но невероятно размашистый и убийственный по силе свинг правой в челюсть, выбив мне разом два зуба, отсутствие которых до сих пор заставляет меня улыбаться гораздо реже и сдержанней, чем я бы того хотел.
От этого страшного удара я на мгновение потерял сознание, но вопреки законам физики почему-то не опрокинулся на спину, а, качнувшись назад, упал вперед прямо на Дохлого, каковой, если читатель помнит, стоял на краю парапета — так что мы оба (я — во второй раз за этот злополучный день) рухнули вниз. Но если для меня, поскольку я все-таки был сверху, это падение снова прошло относительно безболезненно, то для Дохлого оно закончилось гораздо менее удачно: он сломал себе руку, причем именно ту, которой выбил мои зубы.