Опыты бесприютного неба

Стало даже не страшно, а жутко и неуютно. С совершеннейшей отчетливостью и каким-то унизительным бессилием я осознал, что я не хочу быть здесь. Силуэты о чем-то продолжали говорить – вполсилы, тихо. Один из них подошел ко мне и присел на корточки:

– С нами едешь.

Его рука прошлась по карманам моих брюк.

– Телефон.

Я послушно отдал ему трубу.

Мужчины стали возиться, двое подхватили сумки, вышли из квартиры. Один остался со мной.

– Садись, – сказал он.

Я сел на диван.

– Сейчас ты едешь с нами.

Голос его был с едва заметным недовольным придыханием. Я только сейчас это разобрал. Человек продолжил:

– Паспорт, телефон, твои вещи вернем. Не кричи. Твой друг делал плохо, а ты ему помогал. Нам надо узнать, как ты помогал.

В квартиру вернулся еще один.

– На улицу идем. Не кричать, – сказал человек и встал.

Я попытался подняться и тут только ощутил, насколько тяжелые, непослушные у меня ноги. В коленях отвратительно вибрировало. От испарины морозило. Проходя по коридору, я кинул взгляд на кухню. На подоконнике стоял умиротворенный, исполненный сиянием мудрости Ганеша.

Меня вытолкали в подъезд. Один из мужчин стоял спереди, другой закрывал дверь. Теперь я смог их рассмотреть: дородные армянские бойцы. Тот, что спереди, был крупным, тяжелым, даже как-то по-бабски мясистым. Тот, кто закрывал дверь, поражал своим ростом и худобой, огромным кадыком и неимоверно усталыми глазами.

А вот тут стоп. С каких это пор оперативники носят бороды и не показывают ксивы? Если это меня первый раз в жизни принимают, то я категорически против – я себе представлял его немного не так!

Дверь щелкнула. Мы стали спускаться. Страх и неопределенность длились так долго, что стали меня раздражать, как зубная боль. На улице и вправду хотелось крикнуть. Я повернулся назад, но поймал бычий взгляд худого с кадыком.

Перед парадной стояла невзрачная, старенькая иномарка. Задняя дверь была широко распахнута. На крыше никаких мигалок не наблюдалось.

Сперва залез я, следом за мной поместился длинный. Мясистый уселся на переднее пассажирское. Машина тут же сорвалась с места. Рулил тот угрюмый, который сидел за ноутбуком. Был он, кстати, моложе своих друзей.

Мясистый открыл бардачок, пошарил там, что-то пробормотал кадыку. Тот протянул руку, взял у друга неопределенный, бесформенный предмет.

– Фа, – сказал мне кадык.

В его руках была обыкновенная черная мужская шапка. Он жестом приказал мне пригнуться. Сначала я не понял его, тогда кадык схватил меня за шею и сильно нагнул, потом надел мне на голову шапку и спустил ее на глаза.

– Смотреть нельзя, – пояснил с переднего сиденья мясистый.

Какое-то время машина толкалась, набирала и снижала скорость, а потом поехала быстро. Они говорили на чем-то своем, громко смеялись. Пахло мужскими телами, сигаретами, дешевым освежителем воздуха, бензином.

Мы где-то ненадолго остановились, судя по всему, на заправке, а когда поехали обратно, я почувствовал жгучую, нестерпимую обиду, смешанную с еще большим раздражением. Будто бы вся эта ситуация, три этих армянских богатыря, эта тачка, мудак Шульгин скукожились до маленькой точки, которая превратилась в надоедливого комара и стала невыносимо жужжать вокруг. Безумно захотелось встать и уйти, будто бы все это был мерзкий и липкий сон, мудацкий, глючный балаган, который до смерти задолбал. И больше всего я хотел бы быть сейчас рядом с Соней.

Нос защипало, я почувствовал, как горло задергала судорога – я почти начал плакать. Но нет, здесь я этого делать не буду. Вдруг все стало ясно и прозрачно в этом мире. Ну какие же они коты?

Я снял с себя шапку и оглядел машину. Братья с интересом посмотрели на меня.

– Мужики, – сказал я и закашлялся.

Они заинтересованно ждали.

– Куда вы меня везете? Если вы по делам Шульгина, я ничего не знаю. Я просто работал на него, он мне платил немного денег. Мы с ним из одного города, знакомы давно, но я понятия ничего об его делах не имею.

Братья продолжали с любопытством меня разглядывать. Даже угрюмый за рулем отвлекся от дороги.

– Честное слово, – добавил я для пущей уверенности.

Рулевой что-то сказал друзьям – звучало это так, будто обрушилась поленница с сырыми дровами и пилой «Дружба» наверху – дробные, нерезкие звуки и мягкий лязг в конце. Троица громко засмеялась.

– Я знать не знаю, где Шульгин. Я видел его неделю назад. А сегодня пришел – и увидел вас.

– Пришел – друга не нашел, – сквозь хохот сказал кадык.

– Разберемся, – коротко ответил мясистый на переднем пассажирском, – ты, главное, будь молодец!

– Мужики, мне чужого не надо.

Братья угрожающе замолчали. Я посмотрел за окно – мы ехали по трассе Питер – Москва. Армяне снова стали говорить о своем.

Потом угрюмый рулевой повернулся и что-то сказал длинному. Тот наклонился ко мне и тихо произнес:

– Шапка.

Я послушно надел шапку и надвинул ее на глаза. Вдруг все это бессилие, злость куда-то ушли и захотелось спать. Машина резко повернула, мы поехали по ухабам. Сколько продолжалось это движение, я не знаю: час, полтора.