Опыты литературной инженерии. Книга 1

Мой армейский опыт в который раз пришел на помощь: фляги поочередно укрепляли в развилке пня и стреляли в горлышко из карабина холостым патроном 7,62 мм. Потом флягу долго полоскали с песком, чтобы вытравить запах пороховых газов. В результате такой модернизации фляга становилась приятно округлой по форме и значительно увеличивалась в объеме. Правда, в брезентовый чехол она уже не помещалась.

И вот Гриша задал вопрос. Следовало над ним подумать. А что, если стрельнуть не один, а два раза? Карабина у нас с собой не было. Была «мелкашка» – ТОЗ-3, которую из-за общей потери сил я уже не раз намеревался пристроить навеки за каким-нибудь камнем. Патронов было всего семь. Надежда подстрелить хоть плохонькую дичь была более чем сомнительной по причине полного отсутствия последней.

Карстовые «поля» вокруг нас с Гришей полями назвал кто-то исключительно для издевательства. Крутые склоны, изрытые воронками, известняковые столбы, расселины, поросшие чахлыми деревцами… Иногда этот безрадостный пейзаж сменялся еще более жутким – непролазными чащобами из ежевики, магонии иглистой, лавровишни и еще чего-то сильно пахнущего и тоже с колючками. В этом кавардаке и потерялся парень, которого мы пытались разыскать, если честно, то уже скорее по запаху.

Каждый вечер, сидя у костра, мы подводили итоги прошедшего дня, заштриховывая на карте осмотренные участки и поглядывая в сторону радиостанции. Она о чем-то невнятно сипела, но спасработы не отменялись, хотя мы неоднократно докладывали о своем бедственном положении. Тушенка была съедена, консервные банки неосмотрительно расплющены и сожжены в костре. «Цыпленок в собственном соку» Невинномысского консервного завода забыт навеки – погремушка из птичьих костей в мутноватой жидкости, вызывавшая справедливое раздражение несоответствием веса банки заявленной калорийности. Рис собран до последнего зернышка в швах мешочков и тоже безжалостно съеден. Что осталось, так сказать, в сухом остатке? Остались сухари еще дня на три-четыре при условии строгой экономии. Осталось две-три горсти гречки. Остался чай. Осталась полная пачка соли. Да, остался сахар-рафинад. Из расчета шесть кусочков на душу. Мы точно знали, что Умар Гербеков бережет от алчного коллектива пять плиток шоколада. Но это – НЗ, святое! На случай вовсе уж непредвиденный.

Итак, угрюмо жуем гречку. Где-то в Ставрополе рыдают безутешные родственники пропавшего. По побережью Черного моря рыщет милиция, надеясь, по традиционной милицейской версии, на легкомыслие пропавшего. Мол, нежится на песочке с девочками, а мы тут сапоги до голенищ стесываем!

Сегодня что-то совсем тяжко. Нам с Григорием достался склон, постепенно все круче и круче падаюший в далекое ущелье. Я иду траверсом, заглядывая за камни, пытаясь обнаружить признаки присутствия человека. Прошло шесть дней. Примятая трава должна была распрямиться. Если были какие-нибудь клочки бумажек, конфетные обертки или тряпочки – все давно унес ветер. На что я надеюсь? Стараюсь вычислить логику передвижения человека, заблудившегося в горах. Конечно же вниз! Только вниз. Так легче. Есть надежда выйти к людям. Подальше от коварных осыпей и колючих кустов. Над этим же выше и ниже по склону ломают головы и мои коллеги. Вижу чуть ниже себя Григория. Ну, чего он полез в заросли? Что наш турист сумасшедший или покрыт чертовой кожей?

Нет, тут что-то другое. В прозрачных струях восходящего раскаленного воздуха, искажающих действительность, Гришка прямо у меня на глазах начинает меняться. Спина изгибается дугой, острые когти вонзаются в землю. И хвост… Полосатый хвост подрагивает в траве, как перед решающим прыжком. Миг – и Григорий исчезает в колючках. Я заворожено смотрю вниз, на то место, где в кустах обозначился лаз. Горячие струйки воздуха колышутся над травой. Гриши нет уже минуты три. Я начинаю спускаться. Мне жаль терять набранную высоту, и я злюсь на напарника: на кой ляд его понесло паукам на съеденье? Странная форма самоубийства! Совсем напекло голову мужику. А может, это с голоду?

До зеленой дыры в кустах оставалось совсем немного, когда оттуда неожиданно выполз взъерошенный Лопаткин с глазами, мерцающими зеленым светом. Он произнес только одно слово. Одно волшебное слово, с не свойственным ему абхазским акцентом и заиканием:

– К-каза!

И снова исчез.