Оракул

— Почему? Вы отказываетесь? — с невольным упреком спросил его Седов.

— Мне не дано снимать печать смерти с Железного века.

— Понимаю… Но вы могли бы хотя бы пообещать добыть эту воду для первых лиц государства, для героев войны. Вы получили бы научный штат, лабораторию…

— А вместо этого получу новый срок за саботаж? — продолжил его мысль Гурехин.

— Постараюсь, чтобы этого не случилось, — не глядя в глаза, пообещал Седов.

Пошуршав в ящиках стола, он достал пачку «красненьких», перетянутых аптечной резинкой, и протянул Гурехину:

— Вот вам на первое время. На ваше имя забронирован номер в гостинице «Ленинградская». Сходите в кино, в театр. Навестите родных.

— У меня не осталось родных, — поправил его Гурехин.

— Тем не менее шофер и автомобиль в вашем распоряжении.

— А можно я поеду на метро? — внезапно спросил Гурехин. — Давно хотелось увидеть!

— Как вам будет угодно… — пожал плечами Седов. — Но в этом случае вас будут сопровождать.

— Чтобы я не убежал?

— На этот раз, чтобы с вами ничего не случилось.

Глава 8 Тинктура тонкого огня

Алхимик вновь склоняется над печью,

Чтоб превратиться в философский камень.

С. Яшин

23 апреля 1945 г. Замок Альтайн

Природа равнодушна к делам человеческим: один поворот Земли, и синий цветок уже смотрит сквозь глазницы черепа, а малиновка вьет гнездо в ржавой солдатской каске. Пышнее цветут сады на остывшем пепелище, и всякое живое сердце вновь просит любви.

Замок Альтайн покачивался в тихой гавани весны, как старый, видавший виды фрегат. Сады кипели молочным цветением. Однажды тихим весенним вечером в замок вернулись ласточки. Они пролетели над зоной боев и принесли с собой тревогу и ожидание беды. При полной тишине с яблонь густо осыпались лепестки, а по ночам далеко на востоке вспыхивали и гасли края туч.

Старый мастер все реже вставал с постели. Элиза и розовый фламинго не отходили от него ни на шаг. В тот вечер Элиза хлопотала возле отца. Косые лучи закатного солнца били сквозь тучи ярким веером. За окном, распахнув прозрачные просвеченные солнцем крылья, реяли ласточки.

— Подойди сюда, Элиза, — позвал старик.

Девушка подошла, с удивлением вглядываясь в странный предмет в его ладонях. Это была маленькая золотая дудочка с неровной волнистой линией вдоль широкого края.

— Помнишь сказку о музыканте, который увел в море целую стаю серых крыс? — спросил старик. — Эта дудка сродни его свирели. Подуй в нее, если захочешь избавиться от крыс.

— Но у нас нет крыс!

— В таком случае эта детская игрушка заменит тебе «кинжал чести».

Щеки Элизы порозовели, и она поспешно отвернула лицо от пронзительных и печальных глаз старика.

— А теперь помоги оправить мою постель, чтобы на ней не осталось отпечатков моего тела, я больше не вернусь в эту комнату, — попросил Сандивогиус.

Во дворе старик остановился перед солнечными часами, потрогал концом трости рисунки на постаменте: сердитое солнце в короне лохматых лучей, месяц с длинным печальным глазом, лучистую восьмиконечную звезду и крест из двух косых перекладин. Рядом с ним, скосив глаза, стоял старый фламинго по имени Феникс.

Птица спустилась в подвал следом за людьми. После удара русского танка дверь из мореного дуба оказалась сбита и сорвана с петель, а кладовая завалена трухлявыми стропилами и битым кирпичом, на полу валялись обгоревшие марионетки — остатки кукольного театра мастера Сандивогиуса.

В солнечном луче, падающем сквозь зарешеченное окошко подвала, тускло блеснула бронза. Контейнер, забытый эсэсовцами, все еще стоял на полу. Чтобы передохнуть, алхимик опустился на его плоскую крышку. Подслеповато моргая, он осмотрел цифровой замок, потрогал колесики кончиком палки.

— Откуда здесь этот ящик?

— Его забыли эсессовцы.

— Странное дело, — старик пошевелил колеса замка высохшими пальцами и сказал с печальной усмешкой: — Этот шифр, пожалуй, лучшее, чему мы смогли научить нацистов…

— Вы учили нацистов? — рассеянно спросила Элиза. Она подняла с пола носатого паяца, одетого в зеленую бумазейную курточку и полосатый колпачок, сделанный из старого носка.

— Да, мы пытались повернуть историю на новые рельсы, но даже лучшие из нас забыли, что история — это не локомотив. История, моя милая, — это грандиозный процесс инициации.

— Инициация? Что это такое?

Сандивогиус вынул из ее рук куклу и попытался оживить марионетку при помощи бечевок и обугленной крестовины.

— Помнишь, я читал тебе детскую книжку об этом деревянном мальчике? Ее мне прислали из Росиии перед самой войной. И я удивился, ведь у меня никогда не было детей! Должно быть тот, кто посылал ее, предвидел, что из далекой России ко мне приедет девочка, и я назову ее дочерью по духу. Ты хочешь знать, что такое инициация? Помнишь, как этот пострел разбил яйцо своим длинным носом? Запомни, девочка, разбивая скорлупу неведенья и сна, мы приступаем к инициации. В человеке пробуждается бессмертное зрение, и то, на что раньше уходили годы, происходит мгновенно.