Оранжерея

Царапанье резного стилуса по грубой бумаге. Корпус стилуса из человеческой кости. Поначалу ты ничего не будешь помнить. А если будешь, тебя идентифицируют как врага.

– Сегодня утром ей очень плохо. Лекарства подействовали – организм борется, но в таком состоянии она не сможет с вами говорить. Что вы от меня хотите? Я лишь доктор, я не чудотворец…

Удушливая вонь кишок хлещет по обонянию, когда я вытаскиваю свою рапиру из его внутренностей. Он лежит среди розовых кустов в зоне дуэли, под тенью мраморной статуи вымершего вида летающих млекопитающих. Внезапно меня охватывает ужас, ведь этого человека я могла бы любить.

– Помогите ей хоть чем-нибудь.

– Я не могу! Без ее согласия!

Рука сжимает чье-то запястье до боли.

– Она не в том состоянии, чтобы дать его, – вы только взгляните! Что, если у нее начнутся конвульсии?

Я снова танк, петляющий в мире боли и ужаса; кровь течет под моими покрытыми сталью пальцами, когда я с размаху бью мечом по шее кричащей женщины, в то время как двое других бойцов удерживают ее. Я лечу, переваливаясь с задницы на крыло, и чувствую запах свежей воды от ревущего водопада подо мной.

– Прекратите это, – слышу я чье-то бормотание, и на моих губах кровь в том месте, где я почти прокусила их. Это меня удерживают танки, а еще передо мной стоит женщина с горящими глазами, а за ней – мужчина, который любит меня, но если бы я только могла вспомнить, как его зовут…

Змеи снова кусают, глубоко вонзают свои зубы; закат – солнца больше нет.

И вот оно снова встает, и я осознаю, что кто-то держит меня за правую руку.

Проходит еще какое-то время…

Он все еще держит. Наверное, терпеливый попался. Я все еще лежу в кровати, и кругом – очень светло.

– Который час? – спрашиваю я, слегка паникуя, ведь мне нужно идти на работу.

– Тс-с-с. Сейчас время обеда. Всё в порядке.

– Если всё в порядке, как долго ты так вот сидишь?

– Недолго.

Я открываю глаза и смотрю на него. Он сидит на табурете рядом с моей кроватью. Я корчу гримасу, или улыбаюсь, или что-то в этом роде. Он мне лжет!

Сэм не улыбается и не кивает, но напряжение утекает из него как вода из крана, и он слегка приободряется.

– Рив? Ты меня помнишь?

Я быстро моргаю – в левый глаз будто ресница попала.

– Я много чего помню, – отвечаю я. Насколько то, что я помню, соответствует истине, – другой вопрос. От одной попытки разобраться в этом у меня начинает болеть голова! Я – танк. Беспутный молодой биоавиатор с желанием умереть. Но в то же время я вполне могу оказаться кровожадным геймером, управляющим танком, или секретным агентом под глубоким прикрытием. Но все эти возможности гораздо глупее и менее правдоподобны, чем то, о чем говорит все вокруг, а именно: я – библиотекарша из маленького городка, у которой случился нервный срыв. Решаю пока придерживаться этой версии. Я крепко держу руку Сэма, будто тону.

– Насколько все плохо?

– О, Рив, было плохо. – Он наклоняется ко мне и обнимает меня, а я обнимаю его в ответ так крепко, как могу. Он весь дрожит, и я понимаю это с чувством растущего благоговения. Неужели он так за меня переживает? – Я боялся, что потеряю тебя.

Я уткнулась в его теплую шею. Значит, еле выкарабкалась. Настала моя очередь вздрогнуть от ужаса при мысли, что я могла потерять его. За последнюю неделю Сэм превратился в мой якорь, мою гавань в бурных водах идентичности. У меня… ну… сегодня все немного перепуталось.

– Что случилось? Давно ты?..

– Я приехал, как только смог, – бормочет он мне на ухо. – Вчера вечером из больницы позвонили, но сказали, что я не смогу тебя увидеть, время слишком позднее и стационар закрыт для посещения… – Сэм весь напрягается.

– И? – спрашиваю я. Я чувствую, что должно быть что-то еще.

– У тебя были судороги. – Он все еще в напряжении. – Доктор Хант сказала, что дело дрянь, нужен радикальный метод, но она не обратится к нему без твоего на то согласия.

– И что за «радикальный метод»? Зачем?

– Твои воспоминания… – Сэм напрягается еще больше. Меня знобит.

Доктор Хант начинает отчет, когда я поворачиваюсь взглянуть на нее: