Оранжерея

Примерно две недели спустя мое состояние доходит до точки кипения. На дворе – знойный утомительный вечер вторника. Я провела утро, тренируясь на свежем воздухе – соседей по-прежнему нет, хотя через пару недель прибудет еще одна группа и пара семей неподалеку все же нарисуется. После тренировки я на весь день заперлась в гараже. Учусь сварке с грехом пополам – удивительно, что пока обошлось без ожогов и ударов током. У меня есть смутные воспоминания о том, что давным-давно я уже занималась этим делом – но пропасть минувшего, очевидно, велика, да и я забыла почти все, что знала. Что-то не так здесь и с качеством материалов – куски пружинной стали, которые я пытаюсь спаять в одно целое, становятся хрупкими у сварного шва. Когда я пытаюсь согнуть свое детище, стоившее часа работы, в тисках, оно лопается по всей длине и разлетается по сторонам маленькими фрагментами, один из которых, стой я чуть левее, мог залепиться мне прямо в глаз.

В неприятном шоке от произошедшего я возвращаюсь в дом – разобраться с ужином. Если оставить Сэма после работы наедине с собой, он плюхнется в кресло перед телевизором и забудет обо всем – в первую очередь, о какой-то пустячной готовке еды для двоих.

И вот я на кухне одна, копошусь в замороженных полуфабрикатах и в какой-то момент умудряюсь уронить одну из упаковок на пол с высоты своего роста. Та лопается, и содержимое обильно рассыпается по полу. Наступает один из тех эпизодов, когда кажется, будто вся Вселенная навалилась на тебя совокупным весом и все вокруг смеется над твоим незавидным положением. «Какого хрена я тут делаю?» – задаюсь я вопросом и через мгновение начинаю рыдать.

Я заперта в совершенно неадекватном теле и у меня остались обрывочные воспоминания о том, кем я была, что подталкивают меня к поискам лучшей жизни. Я попала в ловушку зеркального отражения исторического общества, где все были сумасшедшими по умолчанию, сведенными с ума иррациональными законами и бестолковыми обычаями. Вот я думаю, что помню, как была в реабилитационном центре, читаю письмо, написанное для себя более ранней версией, – и как я узнаю, что взаправду писала письмо самой себе? Я даже не помню, чтобы я это делала! Вполне возможно, это шутка. Конфабуляция. Моя собственная глупая попытка привнести немного волнения в жизнь, полностью лишенную интереса. Разглагольствования о могущественных преследователях, желающих мне смерти, с каждым днем кажутся все более неправдоподобными, и я списала бы их в невероятные, если бы не тот чернокожий тип, что напал на меня перед самым заселением в симуляцию.

Я не могу вспомнить решительно никаких причин, по которым кто-то мог желать мне смерти. Во всяком случае, на данный момент даже умеренно компетентный новичок наймит сочтет это тривиальной задачей – я даже не могу поставить замороженную стряпню в микроволновку, предварительно не поваляв по полу. Я подолгу торчу в гараже, мастеря арбалет – и планирую вдобавок на раз-два выковать меч, – в то время как враги, если они и впрямь существуют, организуют паноптикум, общество абсолютной слежки, и располагают оружием вроде той штуки, что лежала на церковном алтаре. Лезвия, сделанные из лазерного суперконденсата, волноводы генераторов червоточин. Ножи, рассекающие пространство-время. Убийцы придут за мной средь бела дня, при поддержке целой свиты редакторов памяти и экзистенциальных программистов. Мне некуда бежать – отсюда нет выхода, кроме как через Т-ворота, контролируемые экспериментаторами. Следовательно, нет и входа. И я даже не знаю, потеряла ли Кей – вполне возможно, я потеряла ее из-за того, что приняла Касс за Кей, – и почему вообще позволила Пикколо-47 уговорить себя сунуться сюда. Все, что у меня есть, – собственная память, но даже на нее я не могу полагаться.

Ощущаю себя беспомощной, потерянной, ужасно незначительной. Образ кухни расплывается перед глазами – его застилает пелена слез. Щелкает замок входной двери, из прихожей слышны шаги, и это больше, чем я могу вынести.

Сэм находит меня на кухне, рыдающей и шарящей в поисках совка.

– Что…

– А… да я… – Мне удается выкинуть коробку в мусорное ведро и бросить совок поверх нее. – Ничего особенного.

– Видно же, что не «ничего», – настаивает он.

Логично.

– Не хочу об этом говорить. – Я шмыгаю носом и вытираю глаза рукавом, смущенная и ненавидящая себя за проявление слабости. – Не важно.

– Ну, скажи. – Его рука утешительно ложится мне на плечи. – Так, пошли за мной.

– Пошли.

Он ведет меня из кухни в гостиную, к большим стеклянным окнам. Я смотрю, толком не понимая, как он открывает одно из них. От пола до потолка окно само по себе образует дверь, дверь в сад за домом.

– Идем, – говорит он, выходя на лужайку.

Я следую за ним на улицу. Трава успела подрасти и стать длиннее, чем прежде. «Что тебе от меня нужно?» – думаю я.

– Садись, – говорит Сэм. Я моргаю и смотрю на скамейку.

– Ладно. – Снова шмыгаю носом.