Оранжевая рубашка смертника

Впереди, как и следовало ожидать, шел ожесточенный бой. Он начался минут тридцать назад с ураганной стрельбы и уханья орудий. Спецназовцы осторожно подъезжали, часто и подолгу останавливаясь. Лейтенант выбирался из машины или просто вставал в полный рост и разглядывал местность в бинокль. Дважды им удавалось разминуться с небольшими подразделениями боевиков, спешившими к месту сражения. Зимин и сам еле сдерживался, чтобы не схватиться за пулемет. Даже бледный Савичев, лежавший на брезенте в кузове рядом с переводчиком, и тот, казалось, готов был начать стрелять.

Спокойно, спокойно, говорил себе каждый раз Зимин. У тебя важные сведения, у тебя раненый боец с большой потерей крови, в лихорадке, потому что у него в ноге застрял осколок. Тебе не воевать, не в перестрелки ввязываться надо, а проскочить через линию соприкосновения сторон и вырваться к своим.

– Что там, товарищ лейтенант? – спросил сидевший за рулем Ларкин.

– Кажется, это бой за высоту, чтобы восстановить контроль за шоссе.

– Это да, – согласился спецназовец. – Если шоссе на Алеппо, то это просто стратегическая трасса. Тут нам не пройти. Южнее попробовать?

– Черт, нас сейчас заметят! – заволновался Зимин. – Две машины идут. Прямо на нас. Лимон, видишь стену и развалины? Заезжай туда, может, в пыли и не заметят нас. Больше нам деться некуда.

Ларкин, без комментариев и лишних разговоров, сразу рванул машину и с разгона влетел между трех стен какого-то разрушенного много лет назад дома. Стены были высокими, почти два с половиной метра, и полностью скрывали и пикап, и турель с пулеметом. Зимин спрыгнул с борта, подошел к стене и, взобравшись на кучу щебня, приподнял голову над кромкой. Две машины остановились среди хилой рощицы низкорослых лавровых деревьев и какого-то кустарника метрах в пятидесяти от них.

– Слушайте, это ведь спаренные зенитные автоматические пушки, – догадался Зимин. – А чего они тут встали? Им бы туда, на передовую, они бы против бронетранспортеров и бээмпэшек очень хорошо встали бы. Пробьют же тонкую броню.

– Туго там сирийцам приходится? – спросил Ларкин.

– Да, кажется, никак они не продвигаются, – подтвердил лейтенант, переведя бинокль на высоту. – Наверное, там боевики крепко обосновались, укрепления построили.

– Вертолеты, – не открывая глаз, слабым голосом пробормотал Савичев.

– Что? – оглянулся на машину Зимин.

– Слышите? Это «вертушки» идут. Штурмовые вертолеты. Они сейчас будут обрабатывать ракетами и пушками линию обороны, а тут… эти.

– Да, вижу! – обрадовался Зимин. – Точно, идут с юго-запада два. Сейчас они им дадут!

– Командир, а зенитные пушки не их ли ждут? – предположил Ларкин. – Собьют они «вертушки» в два счета. Они из боевого захода не выйдут и напорются на наших «соседей».

– Тогда и нам не прорваться? – понял лейтенант. – Макс, я приказывать не могу, у меня боевого опыта птичка чвикнула, а вы с Совой – асы.

– Садитесь за руль, – сказал Ларкин, выскакивая из кабины и запрыгивая в кузов. – Я с пулеметом лучше обращаюсь. А вы хорошо умеете водить. Сейчас сдаете назад на полный корпус, и стоп! Я из пулемета разношу их в клочья. Если что, то дам команду, и снова вперед, в укрытие. Пойдет?

– Годится, – обрадовался Зимин и перекинул ногу через борт, но тут же увидел лежавшего с лихорадочным блеском в глазах Савичева. – Слушай, а Максима лучше вытащить и оставить в укрытии. Нас подобьют, так хоть он останется.

– Нет, – твердо возразил Савичев и поднялся на локтях. Потом принял сидячее положение и взял автомат. – Все, так все воюем! Я поддержу, если что, автоматом. Я еще могу воевать, не надо меня списывать. Тут лишний ствол не помешает.

– Да… – смутился лейтенант и улыбнулся спецназовцу: – Извини, Макс, конечно.

– Мы их сделаем, товарищ лейтенант, – смахнув липкий пот со лба, ответил Савичев.

Сложные чувства одолевали лейтенанта Зимина. Если бы рядом был капитан Котов, он бы нисколько не сомневался в успехе и целесообразности предстоящего. А сейчас? Нет, это не страх, это, скорее, неуверенность, отсутствие ощущения надежности ситуации. И отсюда странное, нелепое ощущение, что это их последний бой, что они обречены. Как в фильмах о войне, когда последний солдат с пулеметом ложится на высотке прикрывать отход своих товарищей. И он знает, что уже никогда не поднимется с нее, не сойдет. Так вот о чем говорил на сборах их курсовой офицер после окончания университета. Тяжесть ответственности! Не так страшно самому рискнуть, сделать свой индивидуальный выбор, решиться на свой поступок, страшно принимать решение за других.

Зимин разозлился на себя, на ситуацию, на этих боевиков из вооруженной оппозиции, которых в группе называли почему-то «бандерлогами». Разозлился до такой степени, что захотелось зарычать. Захотелось так надавить на педаль акселератора, чтобы машина в пыль разнесла стену впереди, чтобы вырвалась на простор страшным огненным демоном, а Макс Ларкин сверху поливал бы всех из пулемета. И снести все к чертовой матери!