Оранжевое и Зелёное

Когда рассеивается дым, уже темно; лежу, раскинув руки, и небо лежит на ладонях, влажное, холодное; странники, расцвеченные, с колокольчиками, звенящие, возвращаются домой по дну моего глаза; через пустыню, заполненную туманом; вижу твое лицо, ты что-то говоришь, я не слышу, не слышу, и лицо снова исчезает в тумане; колокольчики оранжевого солнца, и я вижу тебя (мы идем по ул. Беринга (вечером)) только на несколько секунд, ты снова теряешься в тумане до утра, и я спрашиваю, что было ночью, и ты говоришь, когда курила в форточку, кричала ворона, и я испугалась.

Ангел и Королева. Комната расстроенного пианино

Вечером же: в комнате расстроенного пианино слова, написанные на твоем теле; ты спишь, читаю, пока не стемнеет, потом включаю лампу, и комната наполняется светом, лимонным, пахучим, щиплющим глаза, и (зачем буквы твоей коже) ты просыпаешься и идешь принять душ; после – букв уже не будет, только ты, светящаяся, в комнате расстроенного пианино и я (ангел ли) где-то под потолком; голос и ничего больше.

Расстроенное пианино (ты играешь вечер), только когда играешь, вижу твое лицо: проволочки, пуговицы вместо глаз, фантики и пустые пачки от сигарет; спрашиваю, с тобой все в порядке, – и вижу, как вращается перфолента, когда говоришь; пахнет яблоками – что-то разладилось – ты продолжаешь играть – пианино тает, становится хрупким, и ломаются клавиши, пианино падает, из него высыпаются стеклянные шарики, рассыпаются по полу – ты падаешь – и я уже не могу отличить, что было тобой, а что – пианино в куче мусора на полу; лежу в ней лицом в лимонном свете лампочки в пустой комнате на седьмом этаже.

АНГЕЛ В СУМЕРКАХ

Разговор на Колокольной улице. Первый снег.

– Кастрюли починять, ножи точить, бритвы править…

– Даст Бог хорошую погоду…

– Даст Бог, даст Бог, Дажьбог…

– Кастрюли починять, бритвы править…

Витражи, серебро, полумрак.

– Парижский пьяница Ступаков покончил с собой. Бросился под поезд сегодня утром. На вокзале возле Золотых Ворот.

– Кастрюли починять, бритвы править…

Падает снег, и идти по Колокольной улице, когда ночь только начинается, и едут машины, и дует ветер; было: оранжевый вечер в кафе, пустота за окном, следы на снегу. Качались фонари. В подъезде слышно, как прошел трамвай, как кто-то говорит по телефону; окна на площади, луна и пустая улица.

– Кастрюли починять, бритвы править…

Шаги возвращаются эхом, когда некуда идти; декабрьским вечером за полчаса до полуночи выхожу из кафе на Ординарной и вижу рыбу, занесенную снегом.

Антон, Кронверкская улица. Утро 5 декабря

Оттого, что говорил во сне; по потолку ползут огни, будильник тикает под кроватью, еще есть время; только не сегодня, может быть, зимой, когда будет не так страшно утром, когда будет темно и холодно, и под ногами будет хрустеть лед, и окна замерзнут, и не будет огней на потолке, и изо рта будет идти пар, нет, не сегодня, сегодня мой день рождения, и на кухне есть чай и конфеты, нужно только выбраться из под одеяла, все равно не уснуть; как гудят баржи на реке, последний день навигации, позавчера шел снег, сегодня мой день рождения, и ночи уже темные, нужно снять абажур, в желтом свете как рыба, особенно когда на улице дождь; в городе много рябины, зима будет холодной и снежной; во дворе горят окна, горят всю ночь – за окнами лестницы, тени; шипит пар, качаются фонари, идет дождь, начало декабря; скоро все закончится, только не сегодня, в субботу; еще полмесяца, месяц; выйти в 4.40 через двор на улицу, пройти мимо памятника, свернуть налево, мимо телефонной будки, вдоль ограды до угла; Ангел всегда просыпается в это время и смотрит в окно, он спустится и откроет дверь или помашет рукой, он не знает, как сегодня страшно; без пяти пять он всегда выходит из дома и идет на почту; может быть, он все-таки спустится и пригласит с ним позавтракать, он не знает, как страшно, подумает, что просто не спится.

Ангел, Кронверкская улица, 5 декабря