Оранжевое небо

Дальше карьера его пошла быстро, и он высоко бы взлетел, не попадись на его пути одна странная личность. Услыхал он о нем от своих надзирателей, и взяло его любопытство, и велел он привести его к себе.

- Говорят, ты разводишь религиозную пропаганду?

- Пропагандой занимаются политики. Я же говорю людям слово правды. Кто имеет уши, тот услышит.

- Ты поп, что ли?

- Человек я. И говорю не потому, что удостоен сана или как вы - по приказу, а потому, что избран я.

- Это как же - избран?

- Избран быть среди самых обездоленных - и утешить их, среди самых нечестивых - и устыдить их.

- Интересно ты говоришь. Кто же тебя избрал?

- Имя Его не хочу произносить всуе, ибо в ответ услышу одну хулу и поношение, и тем умножатся твои грехи, а их у тебя и без того несть числа.

- О моей душе, значти, печешься, избранник божий? Ну, ну! Мы, выходит, по божьей воле в тюрьму тебя посадили? Ха-ха! А мы и не знали.

- Смеешься, а не придется ли заплакать? Истина от вас сокрыта, не знаете, когда возмездие настигнет вас.

- Нам возмездие? За что? За то, что разоблачаем вас, изменников родины?

- Язык твой говорит, а душа не верит. Можно обмануть врага, можно обмануть ближнего, и себя тоже можно обмануть, но душу свою не обманешь. Она не тебе принадлежит. И твои беззакония на нее ложатся камнем.

- Где же она, душа-то моя? Что-то я ее не ощущаю.

- Человек внутри себя не видит. Опухоль растет, пожирает его, а он думает, что здоров.

- Пугать меня вздумал, святой угодник? Зря стараешься. Я не из пугливых.

- Не пугливый, а живешь в страхе.

- С чего ты взял?

- Глаза у тебя беспокойные, ни на чем остановиться не могут. Ждешь беды, а не знаешь, откуда нагрянет.

- Ничего я не жду. Кто мне что может сделать?

- Ты ненавидишь, и тебя ненавидят. Разве нет у тебя врагов?

- У кого их нет? Только все они у меня в кулаке зажаты, понял?

- Понял. Вижу, что и руки твои покоя не находят. В крови они.

- Фантазер ты хреновый! Это я уже слыхал. Думал, ты что новое скажешь.

- Скажу, если дашь мне в твою душу заглянуть.

- Это как же?

- А вот встань передо мной и гляди мне прямо в глаза.

- Ну, гляжу. И что ты в них видишь, старый плут?

- Помолчи. Не мельтеши глазами, гляди прямо. Или боишься?

- Это тебя-то?

- Тогда стой, не дергайся. И в глаза мне прямо гляди. Прямо! Руки опусти, разожми кулаки. Что ты весь, как сведенный?

- Не замечал.

- На других смотришь, а себя не видишь. Не говори мне ничего. Отвечай только, когда спрошу. Глаза у тебя, как стеклянные. Где же душа-то в них? Душу куда запрятал?

- А у меня ее нету.

- Что же тогда ночами просыпаешься, будто душно тебе?

- А ты откуда знаешь? Туману напускаешь?

- Ты в тумане, как в сетях, заплутался. Закрой глаза да загляни в себя. Да, да, закрой.

- Это еще зачем? Я глаза закрою, а ты...

- Меня боишься или себя? Разве не я твой узник? Или ты мой? Коли страшно стало, прикажи и меня уведут.

- Нет, уж ты договаривай, раз начал. Что ты там во мне увидал?

- По приказу о душе не говорят.

- Ну ладно. Что надо делать-то?

- Закрой глаза, не двигай белками. Выпусти из головы пустые мысли. Доверься мне, обо всем забудь, слушай мое слово. Мое слово войдет в тебя и нащупает душу. О себе подумай. О себе! В себя загляни. Глубже! Что тебя закачало вдруг? Белый сделался, как бумага.

- Не знаю.

- Нет, знаешь. Что тебе в голову сейчас пришло?

- Да ничего. Ладно, ну тебя, кончай.

- Нет, стой! Теперь уж стой! Ибо вижу я: не случай нас свел, а промысел.

- Судьба, что ли?

- Судьбы нет, запомни, а есть промысел Божий, и пути Господни неисповедимы. Гляди прямо и отвечай мне: что вспомнилось тебе? Уж не давнее ли что?

- Может, и давнее.

- Уж не то ли, что отгоняешь от себя? Что молчишь? Скажи мне, где мать твоя?

- Мать? Умерла она.

- Когда?

- Давно. Лет семь прошло.

- Ты был с нею при последнем часе?

- Н-нет, не был.

- Не был?

- То есть...

- Говори!

- Так было: я вошел, глаза у нее были закрыты, мне сказали - все, отошла. А она вдруг вдохнула в себя, мы ждали, но она уже больше не шелохнулась. Так и застыла.

- Ждала тебя?

- Ждала? Не знаю. Наверное.

- А передать тебе ничего не велела?

- Ничего.

- А не забыл? Не отводи глаза!

- Да говорю, ничего.

- А что же все-таки было-то? Что было тогда? Что ты скрываешь?

- С чего ты взял?

- Вижу я. Забеспокоился ты. Что ты вспомнил сейчас? Отвечай мне!

- Это что же, ты мне допрос устраиваешь?

- Оставь слова свои пустые. Душа твоя приоткрылась, воздуха запросила.

- Не надо мне твоего воздуха!

- Надо! Исповедайся! Для тебя это нужно, не для меня. Говори! Не оставляй про себя, иначе покоя не будешь знать. Что было?

- Ничего особого не было...

- Нет, было! Сними камень с души! Задохнешься! Сколько можно?

- Хорошо, скажу! Все тебе скажу. Слушай! Хоронили мать на другой же день. Лето было, а в деревне не в городе, моргов нет. Отвезли на кладбище, яму уже, значит, приготовили...

- Ну?

- Ну прощаться стали. Брат подошел, сестры и я...

- Ну, говори до конца! И в глаза мне гляди - чтобы не солгать.

- Подошел я, наклонился... а из нее вдруг воздух вышел... вроде выдохнула она... уже мертвая.

- Мертвая? Что же было это? Что ты почувствовал?