Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Уронив голову на руки, нелепо удлиненные вывалившимися из-под рукавов обшлагами сорочки, новый заключенный камеры № 22 спал. Кепка с его головы свалилась на человека, давшего ему совет присесть на парашу. Она была еще влажной от падения в ручей. Не обсохла на ней и довольно свежая еще местами грязь улицы. Человек на полу долго смотрел на эту грязь. Потом он поднес кепку к самому лицу, как подносят букет цветов. Возможно, что влага, пропитавшая ткань, и налипшая на ней грязь и в самом деле хранили еще запахи весны. Еще возможнее, что арестант только вообразил себе эти запахи. Но он долго держал кепку у своего лица, прежде чем, вздохнув, осторожно положить ее на колени спящему.

Проснулся Рафаил Львович от лязга дверного засова. Он спал вряд ли более получаса. Но первая реакция на пугающую обстановку камеры была уже преодолена. Возвращалась способность различать в деталях и осмысливать увиденное.

Дверь была открыта. За ней рядом с надзирателем стоял человек, не похожий на вновь арестованного. Судя по его лицу, чем-то похожему на посмертную маску, только не отлитую из гипса, а как бы выполненную из серо-зеленой глины, этот человек сидел в тюрьме уже не одну неделю. Переступить через порог камеры он сейчас не мог потому, что некуда было хотя бы поставить ногу. Место, на которое толкнул Белокриницкого надзиратель, заталкивая новичка в эту камеру, все еще было занято его ногами. Правда, теперь Рафаил Львович сидел на параше и мог выполнить приказ надзирателя подобрать ноги. Стало понятным и предупреждение старожила — «Будете мешать!» Освободить площадку, стоя на ней, было невозможно. Вскоре Рафаил Львович узнал, что эту площадку здесь называют взлетной. Ожидавший в коридоре человек шагнул на нее, и операция спрессовывания людей повторилась.

— Кушнарев с допроса вернулся, — сказал кто-то, — значит, скоро подъем…

Опершись одной рукой о плечо сидящего на бадье Белокриницкого, другой рукой Кушнарев снимал ботинки. Чувствовалось, что этот человек смертельно устал и почти валится с ног от желания спать. Стараясь не наступать на лежащих, но все же наступая на них, он пробирался к своему месту, над которым, конечно, тесно сомкнулись тела соседей. Они честно старались помочь Кушнареву вклиниться между ними, но тот, не дождавшись результата их усилий, уснул. Стоя на одном колене, с лицом, которое он уткнул в сложенные лодочкой и засунутые между телами людей на полу ладони, человек напоминал землеройку, замершую на грунте, оказавшемся для нее неодолимым.

— Почему вы не снимаете пальто? — спросил Белокриницкого все тот же его благожелатель.

В самом деле, почему? Рафаил Львович снял пальто и положил его к себе на колени. Стало не так жарко, а к удушью он уже притерпелся. Теперь можно было заняться наблюдениями.

Люди на полу лежали на боку и валетом. «Достигается наивысший возможный коэффициент укладки», — по привычке мыслить точными категориями догадался Белокриницкий.

— Поворот! — хрипло произнес кто-то тоном команды. Людская масса на полу зашевелилась, и все, кряхтя и переругиваясь, повернулись на другой бок.

Это тоже было понятно. Пролежать долго на одном боку, особенно если бетонный пол застлан каким-нибудь тоненьким пальто, невозможно. Но нельзя и поворачиваться вразнобой, нарушится наиболее выгодная укладка.

Замечались тут, однако, и явные непорядки. Один из спящих лежал все-таки на спине. Но не на полу, на котором для такого роскошного положения не нашлось бы места, а на телах своих товарищей. Голова этого человека была неестественно запрокинута назад и зажата между чьими-то туловищами, ноги широко раскинуты. Ступня одной из них покоилась на чьей-то голове. Придавленный этой ногой человек пытался сбросить ее с себя, однако безуспешно. Как окоченелая, нога снова возвращалась на прежнее место. Нарушителя порядка пытались разбудить, его пинали, даже щипали, однако спящий не просыпался. Вот когда Рафаил Львович начал по-настоящему постигать выражение «Спать мертвым сном».

Он с ужасом смотрел на людей, товарищем которых во всех их страданиях стал теперь на неопределенное время. Изможденные, заросшие и грязные заключенные этой камеры напоминали сейчас трупы, сваленные на дно тесной братской могилы. Кто же они, эти люди? Неужели и в самом деле диверсанты, вредители и шпионы, и только он, Белокриницкий, единственный между ними, случайный ни в чем не повинный человек? И сколько же времени они находились здесь, в этой неслыханной тесноте, духоте и грязи, в самое существование которых Рафаил Львович не поверил бы еще несколько часов тому назад?

В коридоре длинно задребезжал звонок. И почти сразу же открылось оконце в двери.

— Подъем! — крикнул надзиратель, видимо, не уверенный в достаточности общего сигнала.

Невыспавшиеся, с затекшими конечностями, угрюмые люди медленно поднимались с пола. Не одеваясь, они скатывали свои вещи и садились на них. Одни низко, почти по-турецки, другие чуть повыше, поджав колени чуть ли не к самому подбородку и обхватив их руками. Никакие иные позы из-за недостатка места здесь не были возможны.