Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Старинные часы в соседней комнате гулко и переливчато пробили один удар. Это означало половину восьмого. Ирина заторопилась, заканчивая раскраску. Алексей час назад позвонил из института и предупредил, что сегодня вернется с работы рано, в восемь часов. Она вздохнула. На его языке это называется — рано!

Лепет и бесконечные вопросы дочки Ирина слушала рассеянно и отвечала невпопад. Минутный разговор по телефону пробудил в ней то состояние тревоги, в котором она находилась теперь почти постоянно, хотя боролась с ним и скрывала от мужа. На вопрос о причине его чрезмерной усталости Алексей ответил не сразу, а после тяжелой паузы: «Об этом потом… расскажу дома…»

Уже больше трех лет, как они муж и жена. Безнадежный старый холостяк, профессор Трубников, руководитель большого научного отдела в крупнейшем научно-исследовательском институте и молодая переводчица-референт того же института. Ирина Николаевна моложе Алексея Дмитриевича на пятнадцать лет. Живая и веселая, она — прямая противоположность хмурому и внешне необщительному мужу. Многие до сих пор считают, что, несмотря на переход к семейной жизни, Трубникова по-прежнему интересуют только книги, работа в лаборатории и машины. Но мало кто знал, что неизрасходованный до сих пор запас суровой доброты и нежности в этом человеке почти безраздельно достался его жене и дочери.

Что же случилось там, в институте, отчего у Алексея изменился голос? В физико-техническом происходило теперь то же, что и всюду — арестовывали людей. Если человек не являлся утром на работу, сотрудники молча переглядывались, кто-нибудь спускался в вестибюль и украдкой смотрел на табельную доску. Если жетон был на месте — не исключалась болезнь и другие житейские причины неявки. Но если исчезал и жетон, никаких разговоров и расспросов об этом человеке быть не могло.

Последняя волна арестов прокатилась по институту месяц назад. Тогда в одну ночь исчезли все ученые-немцы, бежавшие в СССР из гитлеровской Германии. Года три как эти ученые приняли советское подданство. В институте тогда устраивались торжественные вечера, им подносили подарки, адреса и цветы. Все иммигранты получили хорошие квартиры и условия для научной работы. А теперь арестовали даже их жен. Даже ту, русскую, которая вышла замуж за одного из немцев уже здесь года два назад.

Обычная внутренняя дисциплина помогла Ирине закончить абажур и даже показать Оленьке как светятся картинки, когда внутри горит лампочка. Для этого пришлось перевернуть колпачок и поднести его к висячей лампе снизу. Картинки были видны вверх ногами, но и так они привели девочку в восторг. Она радостно прыгала, выкрикивая: «Кьёкодил, кьёкодил…»

Ирина собирала на кухне ужин, когда на короткий звонок в переднюю помчались наперегонки Оля и боксер. Рослый, широкоплечий и чуть сутулый Алексей Дмитриевич казался осунувшимся и больным. Он отстранил собаку, почти машинально приласкал девочку, лепетавшую что-то про крокодила, и устало опустился в кресло, стоявшее в передней.

— Сегодня ночью арестован Николай Кириллович. — Голос звучал хрипло, как у простуженного.

Николай Кириллович Ефремов — директор их института, академик, близкий и старинный друг Трубникова.

— Но как же?.. — Несмотря на смутное и не высказываемое вслух ожидание этого ареста, известие было тяжелым ударом и для Ирины, но ее изумление относилось к другому: она была в институте до конца рабочего дня, но ничего не слышала о том, что директор взят.

Это объяснялось просто. Было известно, что Ефремов должен выехать ночным поездом на несколько дней в Москву. Провожать себя на вокзал Николай Кириллович никогда не позволял, и все думали, что он уехал. Действительную причину отсутствия Ефремова кроме спецчасти знал, вероятно, только Вайсберг — секретарь партийной организации института, с лица которого весь день не сходило выражение плохо скрываемого торжества.

Вайсберг был вечный аспирант, выдвинутый несколько лет назад в аспирантуру по комсомольской линии. В бытность студентом электротехнического института он входил в состав вузовского треугольника. Это дало ему возможность не отягощать себя даже тем анекдотическим минимумом знаний, которым могли обеспечить тогдашние дальтон-планы[11] и бригадные методы обучения.

Из райкома партии и даже горкома не раз намекали руководителям ФТИ, что подход к оценке формальных данных, необходимых для присвоения ученой степени руководящему партийному работнику, не может быть таким же, как и для других ее соискателей. Но невежество Вайсберга выходило за все границы, и он уже два раза провалился на защите кандидатской диссертации.

Мелкий и неумный человек, Вайсберг считал главной причиной своих неудач засилье в институте чуждых элементов. Коньком объединившихся вокруг партийного секретаря невежественных карьеристов и бездарных тупиц теперь стала бдительность.

— А когда же ты узнал о… Николае Кирилловиче?