– Да он сейчас круто поднялся, из банков не вылазит… Шучу, конечно; но, судя по нему сегодняшнему, живёт не хуже, чем зажиточный американец. С фирмачами западными контакты у него конкретные; да и вообще, правильно – деньги к деньгам идут. А на Руси талантов хватит.
Маэстро драматически глянул на Юну, затем погасил сигарету, встал и подошёл к окну…
– Весна уже. Благолепие…
– Наверное, пора ложиться отдыхать… Утро мудренее, – промолвила Юна, обняв любимого.
– Да, наверное…
Он мягко взял её за руки, затем медленно повернулся и выпустил на свободу.
Юна разобрала постель и, погасив свет, изящно скинула свой халат… Маэстро когда-то купил ей этот элегантный атрибут женского обихода, сотканный из воздушно-атласной ткани, и был очень рад этому подарку, ибо в его жизни подарков было немного. И Юлиана взаимно восхищалась таким знаком внимания. И сейчас, когда она обнажённо проявилась в лунном полумраке ночной комнаты, как белая виолончель в затмении сцены, ему подумалось, что всё материальное и напускное – это лишь временное сокрытие жизни, необходимое для её дыхания, каковым является тишина в предчувствии музыки…
Он разделся и лёг рядом с любимой. Она притихла, как бы прислушиваясь к дыханию и мыслям своего ангела… Он думал о чём-то прекрасном. Он медленно произнёс:
– Сегодня, наверное, самый счастливый день в моей жизни…
– В нашей, – поправила его Юна.
– Да, в нашей, конечно.
Он улыбнулся. Юна тихо продолжила:
– Я вот всё думаю, что означают эти стихи…
– Видимо, то, чему надлежит быть, – ответил Маэстро. – И то, что было – неспроста… Надо же – на Канарах оказаться…
– О, как там прекрасно, – заворожённо пролепетала Юна.
– Да. И бродяги восхищают, – продолжил Маэстро. – Мне кукольник со скрипачкой в душу запали… Оригиналы. А как марионетка прыгнула! Гениально…
Он взглянул на любимую, и в его взгляде она вдруг почувствовала некую многозначительность, предвосхищавшую что-то необыкновенное и таинственное…
Она задумчиво спросила:
– Интересно, кто был тот обросший тип в рубище, который пытался вскрыть себе вены? Такой странный…
Маэстро набрал воздуху и ответил:
– Я думаю, это был Агасфер – человек, осуждённый на вечное скитание. Он помечен клеймом, дабы его никто не трогал – ни звери, ни змеи, ни люди. Отказавший Христу – вот его бремя…
Он замолчал и повернулся к Юлиане. Она с изумлением вымолвила:
– Ничего себе…
Она прижалась к любимому и тихо выдохнула:
– Ангел мой…
Он ответил ей жертвенным дыханием:
– Мы будем жить, моя родная…
– Мы будем жить светло и вольно, – продолжила она.
– И ветер гнёзда нам совьёт, – он перешёл на шёпот…
И когда их дыхания сомкнулись, превратившись в неопалимую силу единства, опора ушла из-под плоти… Они взлетали всё выше и выше, не чуя под собой ничего, врываясь телами в свободу, где била, жгла и штормила любовь, и, оглушая, колокольно голосила Вселенная, укачивая их в летучей колыбели, и плыли они в бесконечность…
Юна уснула, как ребенок, – откинув голову, с чуть приоткрытым ртом. Маэстро спал и видел, как в комнату плавно вошёл высокий человек в белой одежде и с перевязью на челе. В руке он держал массивный тройной канделябр с пылающими свечами. Человек подошёл совсем близко к спящим, и Маэстро услышал чеканную гулкую фразу:
– Смотри!..