Оранжевый портрет с крапинками

Могли, конечно, быть ошибки. Вертишеев мог оказаться тихим мальчонкой, который никогда не вертится на уроках, а Лебедушкина — неуклюжей девицей, не умеющей сыграть гаммы… Но вот попался портрет знакомый и точный! «Фаддей Сеткин»…

— Ой, Нина Федосьевна! Это же Фаддейка, да? Племянник Киры Сергеевны?

Нина Федосьевна охотно оторвалась от ящика с каталогом.

— Ну разумеется! Вы уже познакомились? Ах да, вполне понятно…

— Ох, познакомились, — сказала Юля. — Весьма даже…

Нина Федосьевна покивала и поулыбалась:

— А знаете ли, Юленька, он славный мальчик. Правда, слишком замурзанный и немного шумный…

(Юля уже поняла, что больше всего Нина Федосьевна боится шума, и это казалось непонятным у заведующей детской библиотекой; но зато других недостатков у Нины Федосьевны, кажется, больше вообще не было.)

Юля охотно согласилась с краткой Фаддейкиной характеристикой и заглянула в карточку.

Читательские интересы Фаддея Сеткина были крайне разнообразны. Если не сказать — беспорядочны. «Приключения Электроника» и «Оливер Твист», «Словарь юного астронома» и «Воспоминания о сынах полков», «Сказки народов Севера» и «В плену у японцев» капитана Головнина. А еще — «Казаки» Толстого, «Малыш и Карлсон» и «Мифы Востока»…

— Ну и ну, — сказала Юля.

Нина Федосьевна опять покивала:

— Бессистемное чтение, но что поделаешь… И ходит нерегулярно. То глотает семь книжек за неделю, а то не показывается полмесяца. Но с книжками очень аккуратен! Новые даже обертывает… Правда, один раз мы с ним поссорились.

Юля вопросительно подняла глаза.

— Нет-нет, не из-за неряшества. Мы крупно поспорили из-за «Аэлиты». Вы же знаете, Юленька, детям эта книга всегда нравится, а наш милый товарищ Сеткин прочел и заявил категорически: «Чушь!..» Я даже очки уронила. «Как, — говорю, — ты можешь так об Алексее Николаевиче?..» А он знаете что? «Если Алексей Николаевич, значит, врать можно?» — «Что значит, — возмутилась я, — врать? Это же фантастика! Писательское воображение! Ты же сам столько фантастики перечитал и всегда хвалил!» И что же отвечает мне этот юный ниспровергатель классиков? «Фантазировать надо тоже с умом! На Марсе все не так. „Марсианские хроники“ Брэдбери и то лучше»… Я, конечно, и сама неравнодушна к Брэдбери, это, безусловно, талант, но… В общем, я не выдержала и сказала, что таких критиков следует ставить носом в угол. И расстались мы сухо.

— А потом? — смеясь, спросила Юля.

— Он не появлялся неделю. А затем откуда-то узнал про мой день рождения и притащил целый сноп васильков. При этом был в новой рубашке и сиял, как начищенный колокольчик.

— Он и сегодня хотел прискакать, — вспомнила Юля. — Обещал в обед меня навестить.

Но Фаддейка пришел только в конце дня. Встрепан и помят он был больше обычного, к оранжевой майке прилипли золотистые чешуйки сосновой коры. Он сообщил, что тете Кире привезли дрова и пришлось их укладывать на дворе в поленницу.

— Таскал, таскал, чуть пуп не сорвал, — он стрельнул искристым глазом в сторону Нины Федосьевны.

— Фаддей… — страдальчески сказала она.

— Ой, простите, Нина Федосьевна! Я нелитературно выразился, да?

— Юля, может быть, хотя бы вы займетесь воспитанием этого гамена? — простонала Нина Федосьевна. Кира Сергеевна, видимо, уже отчаялась.

— Займусь, — пообещала Юля и показала Фаддейке кулак. Он потупил глазки, но тут же дурашливо сказал:

— Гамен — это парижский беспризорник? Вроде Гавроша? Значит, здесь у нас Париж, ура! Да здравствует баррикада на улице Шанвр-е-ри!

— Не Шанвр-е-ри, а Шанврер-и, — подцепила его Юля.

А Нина Федосьевна скептически произнесла:

— Можно подумать, ты читал «Отверженных»…

— Можно подумать, нет! — возмутился Фаддейка.

— Он читал детское издание про Гавроша, — снисходительно разъяснила Юля.

— Фиг тебе! Я все читал.

— Фаддей… — опять простонала Нина Федосьевна.

— А чего она… У нас дома десять томов Гюго, подписное издание.

Юля хмыкнула:

— И ты осилил?

— «Отверженных» осилил. И «Собор Парижской богоматери». Только маленько пропускал, всякие длинные описания. Нина Федосьевна, Юле уже можно домой? Она будет воспитывать меня по дороге.

Когда шли к дому, Юля сказала:

— И чего это утром ты наплел, что Нина Федосьевна строгая? Она добрейшая душа… На тетю Киру похожа.

— Ну и что же, что похожа? Тетя Кира тоже всякая бывает. Когда добрейшая, а когда ой-ей-ей.

— Ну, ты, наверно, и ангела небесного можешь до «ой-ей-ей» довести…

Фаддейка хихикнул:

— Не, я хороший… — И сказал серьезно: — В этом году у нас с тетей Кирой контакт. А в прошлом году мы еще по-всякому… Притирались друг к другу.

— Притиралась терка к луковице. Сплошные слезы…

— Ага… Мне от нее один раз тогда знаешь как влетело…

Фаддейка сказал это со странной мечтательной ноткой.

— За что?

— В том-то и дело, что ни за что… Я сижу, молоко пью, а она вдруг говорит: «А ну-ка дыхни». А потом: «Покажи-ка, голубчик, карманы». А там окурок и крошки табачные… Ой, что было!

— Всыпала небось? — пряча за усмешкой сочувствие, спросила Юля.

— Да не-е… На губу посадила.

— Куда?

— На гауптвахту. Говорит, выбирай: немедленно едешь домой или будешь сидеть до ночи под арестом. В сарае.

— И выбрал сарай?