Орда встречного ветра

вдохнул так сильно, как только мог в снежный туннель своего носа, и плюнул в ветер. Тут он заметил, что я был рядом, справа от него, и в нем стал подниматься этот крик, несдерживаемый, сначала глухой, как лавина, но на последних словах ясный, как звон камня:

— Нооооррр…. Нннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!

Нооооррр… Ннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!

) Глоток обезумевшей свободы, голос Голгота прорвался, словно вытолкнул из живота тяжелый фрагмент его вихря, прогремел на все бескрайние гигантские просторы цирка Шнефеллеркрафта и гулким эхом прокатился по всему Гардаберскому кулуару вплоть до нас. Рев древнего, возникшего из прошлого мамонта. Он потряс нас до самых позвонков. Я на секунду испугался, что Голгот сейчас пустит на нас лавину своими криками, но радость приближения к вершине была настолько велика… «Вихрь Фироста перешел в Эрга, — радовалась Ороси. — Дошел до нас по встречному ветру, представляешь? Я поверить не могу, но он с нами. С ним мы сильнее». Я не успел ей ответить, что он как-никак умер, и ничто не могло его заменить, как Пьетро, вторя Голготу с разрывом в сто метров, тоже заорал:

— Ннннннннннооооооооооооорррррррррррррр… НОРС-КА!

π Четверть часа спустя мы перешли Гардаберский уступ.

— Видишь там, внизу? Это Бракауэрский цирк, ледяная долина, настоящий тупик. За ним стена две тысячи метров!

179

— Я в курсе! И есть только один способ выйти к верховью.

— И какой? — повеселел Караколь.

— Рядом со стеной стоит столб, отец говорит, что поверхность у него вполне пригодная для восхождения. Он по высоте такой же, как и сама стена, и между ними проходит естественный соединяющий их мост. Это единственный путь, это трасса.

— Если мы пройдем этот столб, то будем Ордой, прошедшей дальше всех за всю историю Орд!

— Знаешь, что мне отец сказал про Бракауэрский столб?

— Нет.

— Что это самое высокое надгробье, которое он когда-либо видел…

— Если я все правильно понял, то мост наверху еще хуже. Они потеряли шестерых…

— Но им все-таки удалось пройти. Отец сказал тебе что будет дальше?

— Да, Сов, но…

— Но что? Скажи что они видели! Мой отец не захотел мне ничего говорить!

— Я поклялся хранить это в тайне. Извини.

— Все настолько ужасно?

— Забудь…

— Скажи хотя бы, хорошо или плохо.

— Это просто-напросто невообразимо. По правде говоря, я ему не поверил. Они собой не вполне владели к этому времени…

178

< > История сохранит в памяти, что я добралась до лагеря за двенадцать дней и что я упала, не дойдя сто метров до поселения, держа в руках ветку березы, в которой Фуския сразу разгадала своего брата. Будут рассказывать о моей любви к Степпу, как мы посадили березу и с какой заботой ухаживали за ней, чтобы дерево принялось. Я выбрала место в нескольких метрах от хижины, где мы провели последнюю ночь вместе, в его саду; будут говорить и о том, как наш сын, Йоль, в едва ли годовалом возрасте сам по траве добрался до дерева и устроился в его корнях. А еще будут говорить о моем мужестве и о том, что я отказалась от Верхнего Предела ради любви, и постараются бальзамом добрых слов залечить в моей памяти воспоминание о лице Силамфра, смотрящего нам вслед, будут снова и снова убеждать меня, что я ни за что не смогла бы отыскать Альму в лавине, которая ее унесла, когда она прокладывала для меня трассу в дефиле Клавела. Но я знаю, что они все врут, что Ороси наверняка разыскала бы ее по вибрациям вихря, что я должна была продолжать копать снег.

Я не знаю, что приключилось с остальными, с теми, кто остался там, наверху. Быть может, я когда-нибудь узнаю, мне бы так этого хотелось… Я очень люблю Фускию и маму Степпа, обожаю говорить с Мацукадзе, но мне очень не хватает нашей Орды. Я дико по ним скучаю.

Мацукадзе говорит, что лет через пять в заболони дерева возможно образуется новая смола, более жидкая, похожая на кровь. Она считает, что в дереве сохранилась человеческая частичка Степпа, и если правильно и терпеливо выхаживать вихрь, то, возможно, получится вернуть его в прежнюю форму или даже вернуть совсем. Я не знаю, что об этом думать, знаю только одно: месяц назад Тэ Джеркка сказал мне, что он знает случай подобной ретромор-

177

фозы, произошедшей с одним сервалом, из животного в человека.

Йолю скоро будет три. Он часто спрашивает меня, где папа, и я отвожу его к дереву и говорю: «Он здесь». «Где здесь?» — спрашивает он, проказник, он эту игру знает наизусть. «Вот здесь, он спит, он отдыхает в стволе дерева!» — отвечаю я ему. И он смеется и крепко-крепко обнимает дерево изо всех сил, и ласково целует. Но он не глупенький, прекрасно знает, что случилось с его отцом, я все ему рассказала.

— Мозет быть, если мы все влемя будем здесь, то папа велнется как ланьше, мам? Мозет ему плосто стлашно? Звели иногда боятся, мозет и ему стлашно, а, мам? Нутлии вот инода боятся, когда к ним…

— Да, но мы его приручим, Йоль, ты прав…

— Как котов? Мы его плилучим как котов, котолые тебя спасли в снегу?

— Да, Йоль, мы его вернем. Мы вместе обязательно вернем папу.