Орда встречного ветра

— Она соткана из вихрей. Каждый лоскут материи в ней — фрагмент вихря повстречавшихся ему людей, поделившихся с ним живым лоскутом своей сущности. Эта накидка была для него сродни человеческой кожи. Вернее было бы сказать, очеловечивающей кожи, что делала его настоящим человеком, благодаря этой оболочке из вихрей.

Так вот почему он непременно хотел оставить мне свою накидку… Всякий раз как я ее надевал, меня охватывало какое-то необъяснимое утробное чувство. Мне было в ней так хорошо. Я думал, это связано с силой воспоминаний… Как же глупо я себя теперь чувствовал перед Ороси, продолжавшей мне растолковывать:

— Это необыкновенная накидка. Ее нельзя ни порвать, ни промочить, она способна остановить стрелу арбалета, принять на себя любой удар… Она работает на манер локального силового поля.

— И к тому же она дышит, ее так приятно носить, она такая легкая на ощупь… Знаешь, Ороси, я должен признаться, что сам бы никогда не догадался… Видишь сколькому мне еще надо научиться. Это же позор настолько ничего не чувствовать… Ведь немыслимо же, что я сам этого не понял?!

Ороси обняла живот обеими руками и слегка поморщилась. Ее целый вечер мучили газы. Она ничего не ответила, но взгляд говорил достаточно о замешательстве.

— Ты никогда не пытался прислушиваться к вихрям, потому что у тебя не было такой необходимости. Но острота слуха придет вместе с опасностью и неотложностью. Эта накидка придаст тебе стабильности, она сливается с твоим собственным вихрем, ее энергия практически прозрачна для тебя. Не переживай.

68

— Ты сказала, что я должен быть готов завтра. Но что случится завтра?

— Завтра Орда распадется.

— Почему? Несчастный случай? Поле хронов? Что нас такого завтра ждет? Объясни же в конце концов! Может тебе Пьетро сказал, что он все бросает и возвращается в Бобан? В этом проблема?

Я все не мог набраться духу высказать мысль, терзавшую меня с самого начала разговора. Я видел, что и Ороси никак не решалась, а потому взял, да и выпалил:

— Ты беременна и хочешь сделать остановку на несколько месяцев. Но думаешь, что Голгот не захочет, а значит Орда распадется надвое. Потому что я тоже с тобой останусь. И потому что и Пьетро с Кориолис, и может даже ястребник с нами тоже захотят остаться. В этом дело?

— Нет.

— Ты не беременна?

— Беременна. Но мне не придется останавливаться, не дойдя до Верхнего Предела. В этом не будет необходимости…

— У тебя уже неделю живот болит, я же вижу! Тебе нехорошо, тебе нужно остановиться! Дай же себе время родить и воспитать этого ребенка!

— Сов, ты не понимаешь…

Ороси вдруг разрыдалась и вся обмякла в моих объятиях. Она подняла на меня свои черные глаза, с заметным страхом стараясь отыскать в моем взгляде какой-то проблеск интуиции и я вдруг понял, понял нечто такое, что словно проткнуло меня, и я чуть не швырнул ее в огонь.

— Это же мой ребенок? Отвечай! Мой?

Она подскочила одним прыжком, с неизменной ее ловкостью, выпрямилась, утерла рукавом слезы и посмотрела на меня. Губы ее еще были искривлены силой пронизыв-

67

ающих эмоций, но она сделала над собой усилие, глубоко вдохнула, выдохнула, и сказала:

— Твой, Сов. Наш с тобой… Но не только…

— Это еще как? Ты надо мной издеваешься? Он мой или не мой, я тебя спрашиваю!

x Он орал на меня, тряс, языки пламени пробегали у меня по спине, его ослепило паническое разочарование, он больше ничего не слышал и не понимал, я не знала как мне быть, не знала, как ему сказать:

— Он твой, но не только твой… Этот ребенок одновременно от нас троих…

Я снова сделала глубокий, полный влажности и дыма, опустившийся в самые легкие вдох, и наконец выложила в звуковое пространство куб из смысла и звуков:

— Я беременна от тебя и от Караколя. Я жду гибридного ребенка от вас обоих и не знаю, сможет ли он на самом деле родиться. Но я сделала свою ставку.

— Сделала ставку?!

— Я хотела дойти до конца своего пути, изнутри понять, что такое ветер…

Сов бросил меня, сам того не заметив, и я упала рядом с костром и поранила локоть о догоравшую головешку. Меньше чем за полминуты по лицу Сова пронеслось столько налетевших друг на друга эмоций, что я застыла с открытым ртом, не зная, что произойдет в следующий миг — бросит ли он меня в костер, поцелует, обрушится бранью, сбежит, улыбнется, ударит. Но он утих, глаза его остановились на мне, он поднял меня одной рукой и спросил, глубоким, низким голосом:

— Ты обо мне подумала?

— Конечно.

— Ты же знаешь, как я хотел этого ребенка.

66

— Знаю, но он же будет…

— Когда у вас с Караколем это было?

— У нас с ним ничего не было, ничего такого, что ты имеешь в виду, это было по-другому…

Караколь проник в меня через оба мои отверстия, через ноздри, через рот, через ушные раковины, повсюду одновременно, даже сквозь саму кожу, словно теплый и свежий ветер, то короткими, то раскатистыми ударами, и я никогда за всю свою жизнь не испытывала столь пронзительного, безудержного наслаждения. Но я не могла ему об этом сказать. Впрочем, он и сам не стал меня спрашивать.