Орда встречного ветра

π Кругообразный зал был освещен через иллюминатор, проделанный в верхней палубе. Учительница, молодая лучезарная девушка, вела урок из центра зала. Она попросила нас сесть на пуфы напротив ребятишек. Но Голгот остался стоять со скрещенными за спиной руками. Весь насупленный. Учительница нарисовала прямо на паркете длинную полоску земли, тянущуюся с востока на запад. На самой западной точке написала «Нижний Предел». Слегка пожирнее нарисовала Краевую скалу — низовой барьер нашего мира, а чуть перед ней написали «Аберлаас». На другом конце она написала «Верхний Предел» и за ним большой вопросительный знак. А между ними расположились самые крупные города вдоль линии Контра. Вплоть до Норски. Далее, разумеется, царила неизвестность. Слева и справа она заштриховала белым мелом выступы, подписанные «Ледники». А затем расставили на линии Контра фигурки, примерно на второй трети пути… Это было как-то странно. А почему не на первой трети? Или на полпути, или на третьей четверти? Откуда мы знали, какая дистанция отделяет нас от Верхнего

560

Предела? А что, если этот путь вообще бесконечен? На доске была прикреплена схема Орды в позиции контра, со всеми нашими двадцатью тремя именами, должностными обязанностями и гербами. Дети были очень милые и слушали вовсю с полным воодушевлением. Видно было, что к нашему визиту подготовились заранее и с умом, чтобы позволить их естественной любознательности проявить себя в полной мере. После презентации, которую Караколь устроил накануне на площадке для игры в плато, мы были для них сродни живым легендам. Грабители, разбойники и контровые пираты отошли в их воображении на второй план. Их место заняла Орда. Когда я усаживался, то заметил одну деталь, которая мне это подтвердила наверняка: у одного из заводил класса на плече красовалась татуировка голготской омеги!

Здесь, как и в любом другом поселении подветренников, в которых нас принимали, для меня всегда было крайне важно то, какой след мы оставим в памяти местной детворы. Я, пожалуй, менее остальных был уверен, что наша жизнь имеет смысл. Но зато я знал лучше, чем кто бы то ни было, что она имеет ценность. Сама по себе, без условий, вне зависимости от успеха или поражения. Эта ценность заключалась в борьбе. Она исходила из того глубоко физического контакта, который мы имели с ветром. Лицом к лицу. Она заключалась в немыслимой силе нашего Клинка, нашего Пака. В уму непостижимой толще знаний и опыта, которую унаследовали наши кости. Она была в том благородстве сердца и в неистовом стремлении, которое мы с Голготом несли впереди всего прочего. В представлении подветренников благородство как будто расслаивалось на отдельные ценности. Для них оно было набором символов: элегантность, неброское богатство, подкрепленное определенным регистром жестов и

559

оборотами речи, манеры, знамена… Без всей этой символики они не могли узреть в человеке достоинства. Что же касается меня, долгое время я думал, будто благородство состоит в следовании трем основополагающим принципам: великодушию, самосовершенствованию и мужеству. Что если я буду равняться на этот курс при любом ветре, то не собьюсь с пути. Все так… Но с возрастом я понял, что благородство требует бдительности, острого понимании происходящего, бесконечного нащупывания рыцарского поведения. Порядочности. Требует отказа от многочисленных проявлений лени. Я часто вспоминал тот день после ярветра. Вспоминал эту зажиточную деревушку, рухнувший дом. Человека, которого я раздавил собственными ногами, сам того не заметив.

Перед детьми я старался держаться как можно скромнее и проще. В словах, в движениях, в голосе. Я не хотел покрыть нашу и без того лощеную репутацию еще одним слоем блеска, который так легко на нее ложился. Легкая эскадра, как мне казалось, в этом не нуждалась. Аура бахвальства и так витала за плечами местных фланговиков. Их же сдержанность, когда ей случалось внезапно проявиться, тоже была маской: приветливой, небрежной, породистой, но все же маской, не лицом из плоти и крови. Я же боролся с собой, чтобы шаг за шагом обрести свое собственное лицо. Лицо, которое было бы моей собственной душой, обретшей нос и рот, душой, у которой есть лоб и подбородок, щеки и скулы, у которой есть свой собственный взгляд. Ни более ни менее. Но это лицо не могло быть дано мне просто так. Его нельзя было унаследовать от родителей. Его можно было только завоевать в самом конце контра, пройдя через контр и благодаря ему. Теперь, когда меня спрашивали, что я надеялся найти на Верхнем Пределе, на этот банальный вопрос, заданный тысячи раз,

558