Читаем Орда встречного ветра полностью

ли усталостью движений выдавало того, кто провел ночь и поисках удовольствия. Я ничего себе особо не пытался вообразить. К тому же у меня не было ни опыта, ни даже сотой доли плацдарма прожитого, которое могло бы мне подсказать, что такое она могла пережить и с кем. Я только чувствовал, посредством своей бедной экстраполяции, всю мощь счастья, от которого она еще подрагивала, как от приглушенного резонанса, почти продолжавшегося у меня на глазах. Она оставила свое мастерское обольщение, в котором больше не нуждалась, поскольку отлично знала, насколько я и без того в ее власти и что ее естественного шарма будет вполне достаточно, чтобы окончательно меня добить. Я на нее не злился, я не имел на это никакого права (ни собственности, ни даже одноразовой близости), я мог лишь довольствоваться тем, что она сама готова была мне предложить, и любовался этим непроницаемым потоком податливых и плавных жестов, от которого у меня пересыхало в горле.

Она стояла, облокотившись на планшир, и во всем ее присутствии больше не было того ощущения порога, открытой двери, ведущей в открытое море, каким веяло от нее вчера. Я больше не представлял нашего совместного будущего, знамя моей мечты обвисло на древке. Она больше ничего передо мной не открывала, кроме физической уверенности в полном отказе. Она была любезна, походила на зеркало, в котором я видел лишь свое отражение согнутого, посеревшего, обнаженного лезвия. Неважно, что она говорила, какую тему выбирала, меня больше не существовало. Я подрагивал, как угольки на рассвете, которые Калли умеет разжигать заново, терпеливо дуя на них, но которые больше никогда не дадут тепла.

И все же она снова попыталась распалить наш разговор.


554


— Я слышала, вчера была схватка…

— Не знаю, может быть…

— Да-да, я знаю, все это должно оставаться в секрете, нельзя об этом говорить…

— Откуда это известно?

— Слухи. Здесь обо всем узнают по слухам.

— Ты была знакома с Силеном?

— Он не так давно был моим любовником. Очень хорошим любовником. Мне грустно, что его…

— У тебя было много любовников?

— Любовников? Да, немало, пожалуй, даже слишком… А у тебя было много любовниц?

Я не нашелся, что ответить. Она спросила не в насмешку, бесхитростно, глядя куда-то вдаль, ее волосы спутались на лице, которое мне вдруг показалось таким хрупким, беззащитным под охватившей ее ностальгией, такой ощутимой грустью. Там, вдалеке, время текло печально и беспросветно, в серой пустынной степи. После нашего разговора с Эргом Ороси ушла спать. Полуразрушенные города-привидения трепыхались под скоростью корабля. Косые капли дождя падали с неба, как холодные слезы, никого кроме нас на палубе больше не было, только мы одни оставались под дождем, продолжая разговор. Мне хотелось обнять ее, сжать в горячих до смерти объятиях и сбежать вместе с ней прямо сейчас, стащить какой-нибудь буер, и поминай как звали. Стану Диагональщиком. Не знаю, что в ней толкало меня на такие мысли, что такого глубоко во мне зарытого она ворошила, но мне хотелось все бросить, оставить Орду. Мне все надоело. Осточертело признаваться в этом себе с такой леденящей ясностью. Мне больше всего этого не хотелось. Все теряло смысл. Мне опостылел этот контровский маскарад, вся эта псевдоблагородная пешеходная спесь, которой мы


553


так кичились. Мы — Орда? Тоже мне радость, какая там по счету? 32-я, 33-я, 34-я? И что с того? Что мы ищем? Кому хотим доставить удовольствие? Ордану, который подкидывал нам сверхнатренированных Преследователей, чтоб нам ноги переломать? Я себя чувствовал просто смешным рядом с этой девчонкой, которая за всю жизнь и трех шагов при восьмиузловом стеше не сделала, но зато на своем корабле побывала там, куда мы вовек не дотащимся… Зачем все это? К чему эта собачья жизнь, прозябание извечного аскета-монаха, напыщенного, как индюк, от своих титулов и знамен. «Мы лучшие!» Да, это нам успели в головы втолочь. Ага, лучше обученные подчиняться, контровать, пока не сдохнем, пока не забудем, зачем идем… Антон Бергкамп был лучше меня. Эрга выбрали потому, что ом не был звездой. Даже Голгот, так и тот до своего брата не дотягивал. Пускай контруют, все равно не дойдут, так, что ли? Почему выбрали именно нас? Да потому, что у нас никогда не получится. Давайте, ребята, контруйте! Что бы ни случилось — вперед в контр! Да, в деревеньках мы, конечно, могли наделать немного шуму. А здесь что? Вежливость, сплошной политес и ничего больше! Я смотрел, как корабль тихо шел против ветра без каких-либо усилий. На какой скорости? В пять, в десять раз быстрее, чем мы пешком?

И эта девочка, подрагивающая на ветру в своем голубеньком свитерке, которая, может, ждала, что я заключу ее в объятия… «А у тебя много было любовниц?» У меня была Аои, пару десятков ночей; охмелевшая Ороси пару раз, года три назад. Я хотел с ней чего-то серьезного, но она ничего не хотела. Каллироя еще, когда мы были подростками, ну так она с кем только не ходила. Я даже запал на Кориолис, как Ларко, как многие другие, за неимением лучшего, она мне быстренько дала понять, что я ее не


552


Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги