Орден Манускрипта. Книги 1-6

Утолив жажду впервые за долгое время, Саймон задумался над этим вопросом. Он что, слабоумный? Как может человек, если только он не слепой, сомневаться в том, что это колесо? Внезапно странная манера Гутвульфа держать голову стала ему понятна. Слепой. Конечно! Неудивительно, что он ощупывал лицо Саймона.

— Вы… граф Гутвульф? — спросил Саймон, когда колесо пошло вниз. — Граф Утаньята? — Помня, что ему сказал его благодетель, он не повышал голоса. Поэтому вопрос пришлось повторить, когда он подъехал поближе.

— Я… думаю, что был им. — Руки графа беспомощно повисли, с них капала вода. — В другой жизни. До того, как пропали мои глаза. До того, как меч забрал меня…

Меч? Он потерял зрение в сражении? На дуэли? Саймон отбросил эту мысль. Было много гораздо более важных вещей, о которых следовало подумать. В животе у него была вода и больше ничего.

— Ты можешь принести мне поесть? Нет! Ты можешь освободить меня? Пожалуйста! Они мучат меня, пытают… — Такая длинная фраза оказалась непосильной нагрузкой для его голосовых связок, и Саймон разразился приступом кашля.

— Освободить тебя? — В голосе Гутвульфа было изумление. — Но… ты не хочешь быть здесь? Все это так-так не похоже… Мне трудно вспомнить.

Он сумасшедший. Единственный человек, который может помочь мне, и он сумасшедший!

Вслух он сказал:

— Пожалуйста! Я страдаю. Если ты не поможешь мне, я умру. — Рыдание не дало ему говорить. Сказав это, он внезапно понял, что это чистая правда. — Я не хочу умирать! — Колесо снова потащило его вверх.

— Я… наверное, не смогу. Голоса не дадут мне ничего сделать, — прошептал Гутвульф. — Они говорят, что я должен пойти и спрятаться, а иначе кто-то отберет все, что у меня есть. — Его голос стал ужасающе тоскливым. — Но я слышал тебя. Ты издавал звуки, дышал. Я знал, что ты настоящий, и я хотел услышать твой голос. Я так давно ни с кем не разговаривал. — По мере того как колесо уносило Саймона, ему становилось все труднее расслышать. — Это ты оставлял мне еду?

Саймон не имел ни малейшего представления, о чем говорит слепой, но слышал, что он медлит уходить и обеспокоен болью Саймона.

— Это я! — Он не хотел кричать и надеялся, что Гутвульф все-таки услышит его, несмотря на шум колеса. — Это я, я приносил еду!

Пожалуйста, пусть он будет здесь, когда я вернусь, молился Саймон. Пусть он будет здесь. Пожалуйста!

Когда Саймон снова оказался внизу, Гутвульф протянул руку и провел ею по его лицу.

— Ты кормил меня. Я не знал. Я боюсь. Они отнимут у меня все. Голоса такие громкие! — Он покачал взлохмаченной головой. — Я не могу думать. Голоса очень громкие. — Внезапно он повернулся и побрел прочь через пещеру. Через секунду он исчез в темноте.

— Гутвульф! — закричал Саймон. — Не покидай меня!

Но слепой исчез.

Прикосновение человеческой руки и звук голоса снова бросили Саймона в тиски непереносимой боли. Долгие часы, или дни, или недели — он давно уже не ориентировался во времени — накапливались до тех пор, пока не слились в единое серое ничто. Он плыл в тумане, медленно уносясь прочь от огней литейной. Теперь он опять вернулся и страдал.

Колесо вращалось. Иногда, когда все факелы в литейной были зажжены, он видел одетых в маски, почерневших от сажи людей, проходивших мимо него, но никто ни разу не заговорил с ним. Подручные Инча приносили ему воду мучительно редко и не тратили слов. Несколько раз он видел огромного человека, стоящего и наблюдающего за вращением колеса. Странно, но Инч не злорадствовал. Он приходил, просто чтобы проверить, мучится ли Саймон, как фермер может заглянуть в огород, когда идет мимо по какому-то другому делу.

Боль в суставах и в животе Саймона была такой постоянной, что он уже не представлял, что можно чувствовать себя как-то иначе. Она наполняла его, словно тело Саймона было мешком боли, который небрежно перекидывают друг другу ленивые рабочие. С каждым поворотом колеса боль разрывала его голову, потом прокатывалась через пустой желудок и надолго задерживалась в ногах, так что казалось, что он стоит на раскаленных углях.

Голод тоже не оставлял его. Он был более мягким спутником, чем непрекращающееся жжение в суставах, но все равно нес тупую, тянущую боль. Он чувствовал, что уменьшается с каждым поворотом — становится менее человеком, менее живым, менее настроенным держаться за то, что, собственно, и делало его Саймоном. Только мутное пламя жажды мщения и крошечная искорка надежды, что когда-нибудь он сможет вернуться домой, к друзьям, поддерживали в нем слабое биение жизни.

Я Саймон, повторял он себе до тех пор, пока не забыл смысл этих слов. Я не позволю им отнять это. Я Саймон.

Колесо вертелось. Он вертелся вместе с ним.

Гутвульф не вернулся. Однажды, когда Саймон парил в тумане страдания, он почувствовал, что человек, который давал ему воды, коснулся его лица, но он не смог пошевелить губами, чтобы издать вопросительный звук. Если это и был слепой, то он не стал задерживаться.