Орден Манускрипта. Книги 1-6

— И ты должен благодарить Господа! — резко сказал Моргенс. — Благодарить Господа за то, что они не взяли тебя. Что это за жизнь? В мирное время ты будешь сидеть в грязных бараках, играя в кости с неотесанными невежами, во время войны тебя разрубят, застрелят или растопчут жеребцы. Ты же ничего не знаешь об этом, ты, глупый мальчишка! Быть простым пехотинцем, когда на поле битвы сходятся все эти благородные рыцари — крестьянские заступники, ничуть не лучше, чем быть воланчиком на играх в день леди! — он повернулся лицом к Саймону. — Ты знаешь, что Фенгбальд и его рыцари сделали в Фальшире?

Юноша молчал.

— Они предали весь Шерстяной район огню, вот что они сделали. Сожгли женщин и детей живьем, потому что те не хотели продавать своих овец. Фенгбальд приказал наполнить чаны для вымачивания шерсти раскаленным маслом и вылить их на зачинщиков волнений. Они убили шестьсот человек, и после этого граф Фенгбальд и его люди, весело распевая, вернулись, в замок. Это ведь к ним ты мечтаешь присоединиться?!

Теперь Саймон и в самом деле был зол. Он чувствовал, что лицо его стало невозможно горячим и боялся горько разрыдаться. Невозмутимый Саймон-наблюдатель куда-то исчез.

— Да! — завопил он. — Кому какое дело!

Очевидное удивление Моргенса, не ожидавшего такого необычного взрыва, заставило Саймона чувствовать себя еще хуже.

— Что со мной будет? — спросил он и в расстройстве хлопнул себя по бедрам.

— Нет никакой надежды на славу в посудомоечной, никакой надежды среди горничных… и никакой надежды здесь, в темной комнате, среди дурацких… книг!

Огорченное лицо доктора прорвало наконец сдерживаемую плотину. Саймон в слезах бросился в дальний конец комнаты и уткнулся носом в холодный камень стены. Где-то снаружи три юных пьяных священника распевали, завывая, гимн.

Маленький доктор стоял рядом с Саймоном, неумелой рукой поглаживая плечо юноши.

— Ну, ну, мой мальчик, — сказал он смущенно, — что это за разговор о славе? Где ты ухитрился подхватить эту болезнь? Будь я проклят, слепец, я должен был понять. Она разъела и твое наивное сердце, так ведь, мальчик? Нужна сильная воля и опытный глаз, чтобы разглядеть сквозь мишурный блеск гнилое нутро. Мне очень жаль. — Он снова погладил руку Саймона.

Саймон не понял ни слова из длинной тирады доктора, но голос его подействовал успокаивающе. Он почувствовал, как помимо его воли злость улетучивается, но пришедшая на ее место слабость заставила его сесть и сбросить с плеча руку доктора. Он утер лицо рукавом своего камзола.

— Я не знаю, почему вам жаль, доктор, — начал он, стараясь, чтобы голос не очень дрожал. — Мне жаль, потому что я вел себя как ребенок. — Он встал, и пока шел через всю комнату к длинному столу, маленький человек не сводил с него глаз. Саймон остановился и принялся водить пальцем по груде раскрытых книг. — Я солгал вам и вел себя как дурак, — сказал он не оборачиваясь. — Пожалуйста, простите глупость кухонного мальчишки, доктор, кухонного мальчишки, возомнившего, что он может стать чем-то большим.

В тишине, которая наступила после завершения этой смелой речи, Саймон уловил странный звук — неужели доктор плакал?! Но в следующее мгновение все встало на свои места: доктор просто смеялся, — нет, хохотал! — пытаясь заглушить смех широким рукавом своего одеяния.

Саймон резко повернулся, уши его горели. Моргенс поймал его взгляд, потом посмотрел в сторону, плечи его вздрагивали.

— Ох, мальчик… мальчик… — прохрипел он, протягивая руку к обескураженному Саймону. — Не сердись. Не уходи. Ты только напрасно пропадешь на поле битвы. Ты должен быть великим лордом и выигрывать сражения за столом переговоров, а такие победы всегда ценнее, чем одержанные в бою. Или эскритором церкви, чтобы выманивать бессмертные души у богатых и беспутных.

Моргенс снова начал смеяться и прикусил бороду, чтобы быстрее прошел приступ. Саймон стоял, как истукан, нахмурившись, не понимая, получил он комплимент или оскорбление. Наконец к доктору вернулось самообладание, он вскочил и направился к бочонку с элем. Долгий глоток окончательно успокоил Моргенса, и он с улыбкой повернулся к юноше.

— Ах, Саймон, Саймон, благослови тебя Бог. Не дай бряцанию оружия и хвастовству добрых молодцев и бандитов короля Элиаса чересчур поразить твое воображение. У тебя есть проницательный ум — ну иногда, по крайней мере, — и у тебя есть достоинства, о которых ты еще ничего не знаешь, — пока. Научись, чему сможешь, от меня, юный ястреб, от меня и от других достойных, которых ты еще встретишь в жизни. Кто знает, какая судьба тебя ждет? Слава бывает разная… — он поднял бочонок и сделал следующий глоток.

После быстрого взгляда на Моргенса, предпринятого с целью убедиться, что последняя тирада не является очередным издевательством, Саймон позволил себе застенчивую улыбку. Ему очень понравилась фраза о «юном ястребе».

— Тогда хорошо. И я очень виноват, что солгал вам. Но если у меня такой уж острый ум, почему вы не научите меня чему-нибудь действительно важному?

— Чему, например? — спросил Моргенс, и улыбка его погасла.