«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Введение ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ЭПОХ КОНСТАНТА ИСТОРИИ

Смысл любой революции:

общество ищет свою новую элиту.

А.Дж. Тойнби

Несмотря на вечные упреки в относительности своего знания, гуманитарная мысль в лучшие времена всегда оставляла образцы необычайно точного проникновения в проблемы современности и видения будущего. Проблема скорее заключается в прикладном значении знания. Гуманитарная наука может меньше, чем от нее ожидает общество, и дело здесь не в науке, а в природе самого общества. Давно, на самом высоком уровне было замечено, что «пророк не имеет чести в своем отечестве». Кто будет слушать, когда «истина» противоречит могущественному «интересу»?

Один из русских последователей Гегеля задолго до реальных событий предсказал: «Слабые, хилые, глупые поколения протянут как-нибудь до взрыва, до той или другой лавы, которая их покроет каменным покрывалом и предаст забвению летописей. А там? А там настанет весна, молодая жизнь закипит на их гробовой доске, варварство младенчества, полное недостроенных, но здоровых сил, заменит старческое варварство, дикая свежая мощь распахнется в молодой груди юных народов, и начнется новый круг событий и третий том всеобщей истории. Основной тон его можно понять теперь, он будет принадлежать социальным идеям. Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей, тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущей, неизвестной нам революцией». Так писал Герцен в первой половине XIX века. Тогда это казалось дерзким фантазерством: что могло быть незыблемой николаевской монархии? Однако в начале XXI века нам уже известно даже то, какой революцией оказался побежден социализм, развившийся до своих крайних и нелепых последствий.

Советская доктринальная идеология в последний свой период представляла собой некий заповедник, где царили какие-то динозавры, которые несли свои каменные яйца и пытались всех уверять, что именно они являются самыми прогрессивными существами на земле. Историки должны выразить признательность либералам за то, что они теперь свободны от необходимости писать о «гегемоне», «самом прогрессивном классе общества» и его всемирно-исторической роли. Минули те времена, когда невозможно было говорить даже об унавожении земли, не сославшись на «святое писание». Но вместе с тем, историки в своей работе могут опираться только на понимание традиционных оснований отечественной политической культуры, с которыми либерализм имеет глубокие противоречия.

Всемирная история содержит немало свидетельств того, что упадок того или иного государства сопрягался с повышенной активностью внутренних и сверхзаинтересованным участием внешних сил в делах государства под самыми благопристойными предлогами. Смысл современной планетарной борьбы за «демократию» во многом аналогичен событиям XVII века, когда Франция стремилась раздробить Германию в период Тридцатилетней войны под лозунгами «восстановить свободу Германии». Франция непосредственно вмешивалась в немецкие дела во имя немецкой «свободы». Значение Вестфальского мира в 1648 году заключалось в том, что он окончательно установил внутренний строй Германии и закрепил ее политическое распыление. Самый опасный из противников Франции — Священная Римская империя фактически перестала существовать. Торжествовала «исконная немецкая свобода» в Германии, «политическая свобода» в Италии. Другими словами, были достигнуты политическое распыление и беспомощность этих центральноевропейских стран, с которыми Франция могла отныне делать все, что ей угодно. Равным образом в XVIII веке в бывших когда-то сильными государствами Швеции и Польше иностранные державы приобретали влияние деньгами, раздавая их среди ограничивающих королевскую власть учреждений, подкупая сановников и политиков. Россия, Австрия, Пруссия постоянно договаривались о поддержании существующего порядка в Польше, чтобы она оставалась неизменно слабой. Так, вводу иностранных войск и началу расчленения Польши предшествовали требования Петербурга и Берлина к Варшаве по поводу равноправия диссидентов и сохранения «либерум вето» в польской конституции.