Орден надежды

— С того, что этот маячок — недальнобойный, ты же слышал Хруцкую, — раздраженно ответил я. — Значит, тот, кто работает с Афанасьевым, должен находиться на территории Аудиториума, чтобы уловить сигнал. Не тупи, Костя!

— Не обязательно, — нахмурился вражина.

— Но этот некто точно должен иметь возможность попасть на территорию Аудиториума, — настаивал я.

— Есть еще один вариант — Афанасьев спрятал маяк, чтобы вы не нашли его в комнате, но собирался использовать его позже. Не факт, что вообще на территории Аудиториума. Может хотел подкинуть кому-нибудь перед поездкой на каникулы. Или хотел, чтобы его нашли…

Да, такая вероятность существовала. Но я знал то, о чем не был в курсе Денисов. Нет, Гриша явно торопился сбагрить мою книжечку. Если бы он не собирался ничего предпринимать, то не стал бы потрошить мой тайник. А раз стащил, значит, хотел передать вещественные доказательства моей работы на Корфа. Потому что это было главной уликой в пользу моего шпионажа. Для всего остального пришлось бы вскрывать мне память, а это сделать стало ой как непросто.

Правда, черта с два бы Афанасьев догадался, что задания мне давал именно Корф — в книге не было упоминаний. Если, конечно, Афанасьева не проинформировал кто-то, кто меня раскрыл. Тогда хреново. Но в это верить не хотелось.

— Короче, пока не будем никуда нести маячок, — сказал я. — Поиграем по их правилам. Вернем мешок на место, я только заберу свои вещи.

Денисов взирал на меня с сомнением.

— Хочешь поймать щуку на живца? А справишься?

— Ага.

— И думаешь, после гибели Афанасьева кто-то придет?

— Ну маяк-то работает. Рано или поздно его могут засечь местные. И тогда начнутся вопросы. Будь я на месте сообщника Григория, я бы подчистил все концы. Я хочу вернуть барахло на место и последить за теми, кто наведается, чтобы его забрать. Так мы сможем вычислить фигуру на той стороне. И вот уже с этим можно идти к руководству. У меня есть выход на помощника ректора, он нас выслушает.

Денисов округлил глаза.

— И когда это ты успел?

— Мало сплю, много бегаю. Так что, план утвержден?

— Ну, может ты и прав. У меня нет опыта в таких делах, — пожал плечами Денисов. — Но порой я начинаю жалеть, что влез в это.

— Вылезать поздновато, но у тебя еще получится. Если хочешь, сотру тебе память…

— Нет, — замотал головой вражина. — Я дал обещание, что все выясню. И я должен его выполнить.

— Devotion turns dangerous when armed with rules of faith, — процитировал я строчку из песни одной панк-рок группы.

Денисов удивленно моргнул.

— Чего? Это по-английски?

— Да. “Преданность становится опасной, вооруженная канонами веры”. Это я к тому, что не стоит тебе разбрасываться клятвами и обещаниями, Константин. Дворянское слово дорогого стоит, но далеко не все ситуации требуют таких жертв. Я тоже думаю, что мы влезли в какое-то очень неприятное дерьмо, но…

— Но ты тогда зачем продолжаешь копать?

Я улыбнулся. Как бы ему сказать…

— Я хочу защитить Ронцова и остальных. Кроме меня, некому. Я их друг, и они мне верят.

Денисов очень странно на меня взглянул. В глазах этого качка с физиономией арийского солдата читалось… уважение?

— Благородно. Знаешь, Соколов, несмотря ни на что, с тобой приятно работать.

Я не удержался и тихонько рассмеялся.

— Скажи, Костя, а если мой род внезапно вернет себе Осколок. Ну, допустим, совершит моя семья какой-нибудь великий подвиг, и сам император нас им одарит. Что тогда? Я все равно буду в твоих глазах второсортным аристократишкой?

— А разве тебя заботит, что я о тебе думаю?

— Мне интересен ход твоих мыслей. Пытаюсь понять, как думают люди вроде тебя. Это полезно.

Денисов пожал плечами.

— Если император решит, что твой род достоин такой чести, то кто я такой, чтобы оспаривать его волю?

Вот как. Значит, Костик у нас был предан императору всей душой. Что ж, похвально. На месте Его величества я бы таких ребят ценил.

— Но ты же в курсе, что в утрате Осколка виноват мой прадед. И я, и мой отец и даже мой дед — все патриархи оказались заложниками ошибки предка. В твоих глазах дети должны отвечать за деяния предков?

— Таков мир, Соколов, — с печалью отозвался Денисов. — Его законы жестоки, но это наш мир. Справедливости и равенства не существует, это все сказки. Люди не равны и не рождаются равными. Хорошим часто не везет, а плохие получают все. Ошибка одного нередко губит сотни. Встречают по одежке, титулу и репутации. И мы с тобой ничего не сможем сделать, чтобы все это изменить. И чем быстрее ты это поймешь, тем больше шансов, что сможешь выплыть и вытащить свой род из затруднительного положения.

Вот что мне все же нравилось в этом парне, так это его непробиваемая честность. Всегда нес именно то, что было на уме. Не стыдился убеждений, не юлил. Рубил правду-матку так, что щепки летели.

— Тогда идем обратно во Флорариум, — улыбнулся я. — Будем делать закладку.

— Что делать?

Я отмахнулся.

— Пролетарский жаргон. Не вникай.

— Странный ты, Соколов, — открывая калитку, сказал Денисов. — Хоть и из обедневшего рода, но явно неплохо образован. В радио соображаешь, по учебе быстро все схватываешь, стихи английские цитируешь…