Орден Розги. Дрессаж

Кстати, мне кажется, что Гюстав примерно догадывался о том, что происходило в секретной комнате. Однажды княгиня даже предложила принять его в клуб, чтобы использовать для некоторых нужд, но женщины побоялись, что он быстро проболтается. Хотя я так не думаю. Несмотря на свое шалопайство, парень понимает, как ему повезло и ценит свое место.

Госпожа одевала его с истинной роскошью. У него имелись костюмы на все случаи жизни: костюм для пеших прогулок, для верховой езды, специальное облачение, в котором он прислуживал госпоже при утреннем туалете, и особый наряд для вечера. Если он находился в ее гардеробной, то он надевал свободную рубашку из белого кашемира, отороченную ярко-красной тесьмой, с ярко-красным поясом. Это одеяние очень походило на греческий костюм, в котором он выглядел очень мило. Когда другие дамы звали его к себе, — а они делали это очень часто, — им тоже нравилось видеть его в этом наряде. Очевидно, дело было в том, что мягкая белая ткань этого костюма не портила эффекта их роскошных туалетов.

И, как я уже тебе писала, особенно часто парня забирала к себе наша благочестивая мадам Отвиль. Она чуть ли не все время держала его при себе, и, очевидно, он частенько помогал ей одеваться. А как-то раз он сообщил мне, что видел мадам в ванной. Она была необыкновенно богатой дамой, и ее ванна была выложена расписной фарфоровой плиткой. Стены самой ванной комнаты были обтянуты темно-голубым шелком, который очень хорошо сочетался со светлым цветом лица и золотыми волосами мадам Отвиль, и от пола до потолка увешаны зеркалами. Мадам нравилось видеть свое отражение в зеркалах, повторенное бесчисленное множество раз, и она резвилась в воде, словно русалка, разбрызгивая вокруг ароматные капли. Все-таки она была величайшей в мире лицемеркой с этой своей невинностью и притворными молитвами.

Но все это не относится к делу, мне нужно рассказать тебе об инициации мадемуазель Сент-Киттс, но, видимо, придется сделать это в следующем письме.

А пока остаюсь твоей искренней подругой,

Маргарет Энсон

P.S. Моя госпожа уехала с графом и леди Д., так что у меня пока есть свободное время. Я просмотрела твое письмо и поняла, что так и не ответила на твой вопрос о Стивенс, служанке леди С. Ты спрашивала, кто она и не могла ли ты знать ее раньше. Я не думаю, что мы могли встречать ее раньше. Теперешнее знакомство с ней — не из приятных, поскольку она уже немолода и ужасно упряма. Ее историю мы узнали совершенно случайно, когда однажды, сидя возле камина, обсуждали применение розог.

— Я сказала госпоже, что никогда не имела дела с розгой, — вдруг сказала Стивенс. — Но это была неправда. Однажды я участвовала в одной совершенно исключительной порке.

— Ох, расскажи! — воскликнула Фифина. — Кого пороли и кто?

— Пороли нашего балетмейстера З. в Королевском театре.

— Где? — удивленно переспросила Фифина.

Ее глаза от удивления раскрылись так широко, что, казалось, сейчас выпрыгнут из орбит. Девушка уставилась на Стивенс, словно та была привидением.

— В театре, — спокойно повторила Стивенс. — Я не всегда была старой и некрасивой, мадемуазель, когда-то я была хороша собой и прекрасно танцевала. Я служила в балете.

На пораженную до глубины души Фифину было очень забавно смотреть, а Стивенс продолжала:

— Хотите посмотреть, как я выглядела? Могу вам показать: у меня с тех пор сохранился мой портрет. Сейчас не очень-то приятно смотреть на призрак твоей молодости, но я все же сохранила его по своим личным причинам.

Она сходила в свою комнату и вернулась оттуда со старинной миниатюрой, на которой была нарисована симпатичная девушка в платье балерины.

— Это я, — сказала Стивенс, — хотя теперь в это даже не верится. Во время моего ангажемента у З. я впервые узнала, что такое плетка. Тогда в немецких театрах было строго, а возможно, это и сейчас так. Балетмейстеры в то время имели полную власть над женщинами в своем отделении, и, должна вам сказать, они ничего нам не спускали. Великий герцог был чрезвычайно разборчив насчет балета и мог заметить малейшую неточность в танце или самое ничтожное пятнышко на наших трико и юбках. На наши наряды не жалели средств, и каждый вечер, перед началом представления, директор и балетмейстер устраивали нам строгий досмотр, чтобы проверить, что мы оделись должным образом.

При этом наш балетмейстер любил к тому же проводить личный осмотр, что мы больше всего ненавидели, а особенно — английские девушки, непривычные к такому обращению. З. носил с собой тонкий кожаный хлыст, который он безжалостно применял, если замечал хоть малейшее пятнышко на нашей одежде. Чуть что — и на наши ноги и бедра обрушивался жалящий удар, заставляя подпрыгивать и потом долго мучиться от боли.