Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж

Стена крепости уходит в грозу. Замшелые камни, ряды парапетов; с башни гремит сигнач трубы. Стена оказывается неожиданно твердой, королева больно ударяется щекой, грудью и правым коленом. Сверху льется смола – вязкая, огненная! – выжигая глаза. Королева слепо бредет прочь, в обход негостеприимного замка, глазницы медленно наполняются видениями, похожими на слепоту, а вместо жара наползает смертный холод: она тащится по ледяной пустыне, усеянной торосами, похожими на руины… Так и есть! От бывшего дома, обглоданного дочиста, щелкает выстрел, второй, третий, и стая мохнатых богомолов, рыча и подвывая, выскакивает на лед. За ближайшим тянется кровавый след.

Шаг.

Другой.

Скользкая опора уходит из-под ног. Кругом – вода. Везде: сверху, снизу, по сторонам. Женщина барахтается в толще жидкого стекла, видя, как из глубины близится хищная тень. В хаотиках нет смерти, но угодить в пасть мегалодона, окажись он достаточно плотским, сомнительное удовольствие. Тень обволакивает добычу (королева видит пульсирующие внутренности акулы-гиганта); кажется, на спине чудовища, за треугольным плавником, примостился человек…

Под ногами – болото. Ноги по колено уходят в хлюпающую жижу, звенит мошкара, кто-то ворочается в сумраке чащи, ворчит, кашляет… Что-то знакомое! Надо вспомнить, обязательно вспомнить. С трудом выдирая ноги из цепких объятий трясины, она добралась до кочки, заросшей диковинными глазастыми соцветиями на коленчатых стеблях. Ну, подлец! Ну, оруженосец чертов! Спасибо за подарочек! – только нельзя же так в лоб сдирать: Влад Снегирь, «Гуляй полем», глазунья крестоцветная.

Узел влияния.

Однозначно.

Королева деловито оглядывается в поисках цепочки. Тропинка, ведущая в чащу, к скрытому ворчуну-проглоту? – никаких прямых ассоциаций, но, раз тянет, надо идти. В хаотиках следует доверять чутью. И это хорошо, что она больше не видит прямых заимствований. Значит – общий дух, настрой, косвенные повороты сюжета. Так проще выйти…

Туман пахнет горящей лавандой. Ветки больно хлещут по лицу. На обочине пустыня сменяется футуристическими громадами из искрящегося сине-зеленого металла. Вдалеке – пики гор, забинтованные снегами. Палят из автоматов, свистят стрелы, слышится звон мечей, шум моторов и песня «Если кто-то кое-где…». Над головой, утробно хрюкая, барражирует дракон с нежно-лиловым брюхом. Вперед. Дальше. Уже не обращая внимания на смену декораций: яд-пыльца живородящих тюльпанов, сфинксы, изрыгающие загадки, философы-скорпионы, пара беговых горбунов несет по болоту троих подростков, конный разъезд мчится прочь от камня на распутье…

Королева напоминает гончую, взявшую след.

Очередной поворот тропы. Сквозь джунгли, наслаиваясь и колебля пространство, является город. Каменные здания, крытые полосатой черепицей, соседствуют с лачугами на сваях. Крыши у всех сооружений странные. Трехскатные…

Есть!

Набат ворвался в уши трубой Рагнарека.

…На столике надрывался будильник.

Пора на вокзал.

Королева со всхлипом вздохнула, стряхивая оцепенение. У нее оставалось еще полчаса, чтобы окончательно прийти в себя.

X. ХОККУ «ЛЮБУЯСЬ ДЕТЬМИ, ПОСТИГАЮ ИСТИНУ»

Один малыш, ровесника заставший
За чтеньем «Колобка», спросил, напыжась:
«Попсу грызешь?»

XI. ЧИЖИК-ПЫЖИК, ГДЕ ТЫ БЫЛ? – В ДВУХ ЧАСТЯХ ИЗ ЧИСТОЙ ВРЕДНОСТИ

Почему мир физический, природный, где приходится пулять-шмонать-колотить, для многих более интересен, чем мир внутренний, где, по большому счету, можно создавать собственную реальность?! Не потому ли, случаем, что у них самих внутри остался лишь кусочек, ошметочек когда-то бессмертной души, которой на физические действия, может, еще хватит, а вот на что-то большее – увольте…

Из личной переписки В. Снегиря

Часть первая

(плагиат, постмодерн, психоделия и еще что-то на букву «П»)

– Вот так скотина! Добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел! – Risum teneatis, amici! 1. Чижика съел!

– Дурак! Его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он Чижика съел!

– Бурбон стоеросовый! Чижика съел!

– Не верю, штоп сей офицер храбр был; ибо это тот самый Таптытин, который маво Любимова Чижика съел!

Мотая головой и смиренно ожидая, пока вся эта салтыково-щедриха, – прости засранца, Михал Евграфыч! – распоясавшаяся исключительно в моем скромном рассудке, стихнет, размышляю о сне разума, рождающем красавиц и чудовищ. Перевозбужден, огорошен, отморожен, а также, в ожидании припав к стопам фортуны, вожделею малого, ибо покой нам только…

Так.