Орден: Тевтонский крест. Тайный рыцарь. Крестовый дранг

Ничего хотя бы отдаленно напоминающего Нижний парк. Все иначе. Больше, чем просто иначе. Справа – речушка. Слева – набухшая почками рощица, переходящая в густой лес. Сзади – холм, там сквозь стаявший снежок уже пробивается молодая травка. Впереди – еще холмик, поменьше. Идиллическую картину портила только расквашенная множеством колес дорога. Жирной черной змеюкой она сползала с одной возвышенности и, прихотливо извиваясь, поднималась на другую.

На обочине валялись камни, скатившиеся в незапамятные времена с пригорка, что повыше. Не камни даже – огромные выщербленные глыбы, этакие неподъемные кубики, оставшиеся от какого-то неведомого циклопического сооружения. Или все-таки ведомого? Опять пресловутые башни перехода?

Бурцев стоял аккурат меж двух холмов, на краю пестрого притихшего табора. Повозки, брошенные на дороге, сгрудились в беспорядочную кучу. Неказистые, груженные каким-то барахлом крестьянские телеги. Впрочем, выделялась среди них одна – в авангарде изломанной колонны. Крытая яркой тканью, с высокими деревянными бортами, расшитая и размалеванная невесть чем. Орлы, что ли? Или грифы? Нет, все-таки орлы – с короной и распростертыми крыльями. Белые коронованные орелики на красном фоне.

Сзади – опущенный полог медвежьей шкуры, спереди – место для возницы. Нет, не карета, конечно, но явно побогаче прочих повозок будет. И лошадки впряжены – загляденье – не то что полудохлые клячи вокруг. Целых четыре здоровых ухоженных и сытых коняги. Двух из них – пегую и гнедую – можно хоть сейчас под седло ставить.

Кстати, это средство передвижения, в отличие от остальных телег, охранялось: Бурцев приметил пару вооруженных стражей. Но чем вооруженных! Диковинные топоры на длинных рукоятях и с широкими лезвиями. Дрова такими рубить – замаешься, а вот голову снять с плеч – запросто. Прямо-таки музейные боевые секиры. Но если б только они!..

Оба охранника были в кольчугах. На головах – стальные шлемы-шишаки, вроде «Ската», только без внешней матерчатой обшивки и с крупными грубыми заклепками. У каждого – по большому четырехугольному щиту в левой руке: добротная деревянная основа, обитая толстой кожей и усиленная металлическими полосами. Такой щит, наверное, мало в чем уступит омоновскому.

Стоп… Топоры? Кольчуги? Шлемы? Щиты? Это что же такое получается, господа хорошие?! Кино тут снимают, что ли? Или в самом деле, тихо шифером шурша, едет крыша не спеша? В киношную версию происходящего хотелось верить больше. В собственное сумасшествие не хотелось верить совсем. Но все шло к тому. Или к башням перехода? Мысли о них так и лезли в голову, словно назойливые мухи какие. А Бурцев так же настойчиво гнал из памяти дикую сцену в парке. Подумаешь, полная луна! Подумаешь, бормочущие медиумы! Подумаешь, светящийся круг на асфальте…

Глубокий вдох. Помогает от паники – проверено, а сейчас главное – не запаниковать. Второй вдох, третий… Дышал он до полного кислородного одурения. Потом как следует ущипнул себя. Больно! Так, значит, все-таки не глюк. И на внезапное помешательство тоже все-таки происходящее не очень похоже. Что ж, хорошо. Лишь бы не безумие. Первый страх ушел. Вопросы остались.

Самый важный из них: если все это, действительно, затеяли киношники, то на кой им понадобилось вывозить из Нижнего парка потерявшего сознание милиционера? Чтобы в качестве декорации бросить в грязь под колеса допотопной телеги? Хороша, блин, декорация: боец ОМОНа в историческом фильме. Или тут «Янки при дворе короля Артура» на новый лад снимают? Сейчас и не такие извраты в моде. Нет, все равно версия никуда не годится. Киношники, даже самые что ни на есть продвинутые и авангардные, не рискнули бы вот так сразу топить сотрудника милиции в грязи. На крайняк дождались бы сначала, пока он придет в себя, объяснили бы, что к чему…

Бурцев с трудом оторвался от ряженых стражников. А нет ли тут граждан в более привычной глазу одежде? Должны же где-то поблизости ошиваться режиссеры, ассистенты, операторы, осветители, девочки-мальчики на побегушках и прочая суматошная братия, без которой не обходится ни одна съемка.

Братии не было. Нигде. Не было и камер. И машин с горделивыми кинокомпанийскими надписями вдоль бортов. Зато массовочку сюда нагнали – не хухры-мухры.

Кроме двух воинов со старинными боевыми секирами, в поле зрения то и дело попадался убогий народец. В телегах среди замызганных тюков тихонько копошились женщины с детишками, которых Василий по ошибке тоже принял поначалу за невзрачные баулы. От поклажи веяло нищетой, от детей – болезнями и голодом, а худые изможденные женщины в перепачканных драных одежках глядели заплаканными невидящими глазами. Притихшие, настороженные, испуганные, выжидательно-молчаливые статисты в телегах – все, от мала до велика – играли свою роль великолепно, правдоподобно. Аж холодок по коже! И не в гриме, не в актерском мастерстве дело. Никакой гример и никакое сценическое искусство не способны заставить актеров преобразиться в такое. Особенно детей.