Ордер на молодость

Может быть, в XXII веке восстановили его или создали архипелаг плавучих островов на его месте? Нет, не похоже! В дальнейшем речь идет о малонаселенной степной стране. К тому же неясно, почему не Гондвана, а Гондванда? Кто-то из моих друзей предположил, что так стали называть Антарктиду, освобожденную ото льда. Но этакое освобождение подняло бы уровень океана на десятки метров, затонули бы многие столицы; в тексте ничего не говорится об этом. Паго-Паго тоже затонул бы, между прочим. Другой мой приятель припомнил, что некогда, во времена Гулливера, Австралию называли Ван-Дименовой Землей. Не отсюда ли конец слова «ванда»? Но что означает начало — «гонд»? Какие-то острова еще присоединили к Австралии? Короче, я сдаюсь, я развожу руками. Признаюсь, что не знаю, где находилась эта волнующая Юша Гондванда. Ясно только, что это была обширная страна, ее считали материком, малонаселенная и засушливая. А Юш

Ольгин как раз и был специалистом по планировке в таких зонах.

Еще раз прошу извинения, и пусть он сам рассказывает о себе.

* * *

Добрых полгода я изучал условия конкурса. Разбудите меня, я спросонок прочту лекцию о населении, растительности, климате, осадках, господствующих ветрах и пожароопасных лесах Гондванды. Но сейчас не о географии речь. Сначала надо было разобраться в себе самом. Зачем ввязался я в тот конкурс на склоне лет.

Стоило ли?

Но и тогда, и сейчас думаю я, что любой человек счастлив без движения, без продвижения. Человеку скучно повторять себя, он должен расти вверх, вширь, вглубь, куда-нибудь расти. Не обязательно обгонять других, но себя превзойти обязательно. Скучно и стыдно стоять на месте. Мне лично неприятно, когда хвалят мои аральские планировки. Мне чудится скрытый упрек: «Что же ты, голубчик, пятишься? В молодости мог, а сейчас ослаб?»

Конечно, решился я на рывок непомерный: последний район на Керулене был у меня на сто тысяч жителей, а Новая Гондванда собиралась принять сто миллионов, в дальнейшем еще больше. Разница в три порядка. Совершенно другой уровень, другой подход. Ничего не поделаешь — демографический взрыв!

Уровень другой, другой подход, выше собственной головы надо прыгнуть в тысячу раз. Само собой не получится. Не просто стараться, напрягаться надо, все силы ума напрячь.

И напрягался я, и старался.

Старался и напрягался — содержание целого года жизни.

Содержание года работы всего нашего бюро, всей проектной конторы, где я был мастером.

Но все же настал момент, когда в выставочном дворце столицы Гондванды, в зале, отведенном для нашего проекта, расставил я модели и макеты, экраны развесил по стенам, полюбовался, кое-что повернул к свету, кое-что отвернул, чтобы лучше смотрелось, вздохнул и направился в соседние залы, поглядеть, что напридумали соперники.

Основных-то я знал давно. Всё опытные планировщики, все, как и я, работали в сухих степях — в Африке, в Мексике, на Ближнем Востоке, на Дальнем. Я их знал, они меня знали, встречались мы на конференциях, приглашали друг друга для консультации, советовались, советов не слушали, гнули каждый свою линию. В общем, представлял я, что они предложат, и не ошибся в догадках.

Из Марокко прилетел Бебер, крутолобый, чернобородый, сердитый на вид, с насупленными бровями, немец родом, или голландец, или швейцарец, не помню точно, да и кто с этим считается в наше время, когда все доклады делаются на эсперанто. Знал он неимоверно много, подавлял всех нас цифрами, датами и цитатами, латинскими и греческими преимущественно. Говорил медлительно, внятно, частенько повторял фразы дважды. Как бы стыдил невнимательных и непонятливых, внушал, что в его речи каждое слово имеет вес. И весомые слова припечатывал решительным «Сик!». Так, дескать, а иначе никак! Только так, и прошу запомнить!

Говорил же он обычно о том, что архитектура, прежде всего, искусство, художество и сильно оно художественной выразительностью, должно волновать, брать за живое, душу задевать. Это и есть единственный критерий, главная проверка художественности: задевает или не задевает, не профана, конечно, а мастера — знатока? Говорили еще, что души тонких ценителей отзываются на высокое искусство, а самое высочайшее — вершина вершин — это искусство античное, древнегреческое и римское, тогда были выработаны каноны и найдены идеальные формы. Поэтому самонаиважнейшее для архитектора — знать наизусть и чувствовать ордера по Палладио, вжиться в золотое сечение, изучать пропорции храмов эпохи Перикла и не стесняться использовать увражи старых мастеров, потому что у красоты есть свои законы, они были найдены античными зодчими, а всякие новации — только отклонение от идеала.

«Не стыдно повторять хорошее, — твердил Бебер, — стыдно навязывать свое плохое… навязывать свое плохое. Сик!»