Ордынская броня Александра Невского

Осень все смелее вступала в свои права, окрасив яркой желтизной березняк вдоль дороги. Вскоре показались валы, тын и небольшая воротная вежа[118] Клещина Городка, стоявшего на высоком прибрежном холме у озера. Дорога вела по крутому подъему вверх. Ворота были открыты, и Феодор, осаживая разогнавшегося коня, въехал на подворье. Молодого князя встретил «дворский»[119], поймавший коня под узду и придержавший ошее стремя. Феодор спрыгнул с коня, поздоровался, передал повод уздечки, велел разнуздать и подать ему квасу в теремную палату. Сам же, не торопясь, пошел по ступеням гульбища вверх. Знал, что квас принесет она. Медленно пройдя в сени, он замер в полутемном углу недалеко от двери. Расчет его оказался верен. И трех минут не прошло, как он услышал мягкое шлепанье ее босых ног по ступеням высокого крыльца. Затем дверь раскрылась, и она вошла в сени, бережно неся полную крынку холодного медового кваса. Она прошла по сеням всего три-четыре шага, как остановилась, услыхав его шаги сзади себя. Сжавшись от испуга, она резко повернулась к нему всем станом и лицом и, тихонько вскрикнув, выронила крынку. Та глухо ударилась об пол и треснула. Увидав и поняв, кто перед ней, девушка со страхом зажала ладошкой рот. Феодор подошел вплотную и, обняв за плечи, стал шепотом успокаивать ее. Она, сладко дыша ему в лицо запахом розового девичьего рта, несвязно шептала что-то, извиняясь перед молодым господином. Говорили они всего минуту-другую. Но за этот краткий миг он успел ласково и нежно поцеловать ее возле уст и шепнуть ей, чтобы она приходила в полночь к сеновалу, стоявшему в самой дальней части усадьбы. Она согласно кивнула головой и, опустившись на корточки, стала собирать черепки, а молодой князь прошел в теремную палату.

С трудом дождался он ночи. Как стемнело, вышел на конюшню. Конюха не было. Князь проверил своего коня, покормил его из длани хлебом, похлопал по шее и мускулистой груди. Серый жеребец тревожно всхрапывал и косил глазом на хозяина. Сняв висевшую рядом попону и взяв ее на руку, Феодор вышел наружу. Было уже совсем темно. Под горой у Плещеева озера по-осеннему громко крякали, словно трещали, утки в камышах. Пройдя саженей пятнадцать до сеновала, Феодор осмотрелся. Насколько позволял видеть глаз, никого не было вокруг. Зайдя внутрь сеновала, князь бросил попону и сел, глубоко утонув в еще душистом сене, скошенном летом. Теперь он был на месте и мог ждать, как казалось ему, сколь угодно. Но сердце его бешено колотилось. Каждая минута ожидания становилась все нестерпимее. Где-то в углах сеновала возились мыши, и каждый шорох его настороженное ухо воспринимало с трепетом. Так прождал он около часа, то успокаивая себя, то вновь доводя до яростного сердечного стука. Наконец, когда все вокруг совсем затихло и погрузилось в полночную тишину, он услышал еле различимый и быстрый ход ее босых ножек. Осторожно ступая на носки, она тихонько вошла на сеновал и попала в его сильные и страстные объятья. Он, и не думая церемониться с ней, обнял, подхватил и понес ее куда-то в угол сеновала, такую легкую и трепетавшую в его объятьях. Бережно опустив ее, он раскинул попону на сене. В стремительной страсти распустил ее пояс и снял с нее рубаху. Его нежные и страстные поцелуи покрывали ее уста, ланиты, шею, плечи, грудь. Она блаженно откинулась головой в сено и не сопротивлялась ему. Целуя ее, он спросил, как ее зовут, и она тихо, почти неслышно отвечала.

Ее звали Неждана. Все было ново в ней Феодору. И ее большие серые глаза, и пахнувшие медом и полынью уста, и маленькая упругая грудь, и гибкий тонкий стан и маленькая стопа ноги, не боявшаяся, видимо, ни крапивы, ни жнивья, ни снега. Она еще не умела ласкать, но он был нежен с ней, и она отдалась ему. Он не сразу понял, что произошло, когда она напряглась всем телом и глухо застонала сквозь зубы. Следом застонал и он, но потом еще долго целовал и ласкал ее. Чувство страсти просыпалось в эту ночь несколько раз в его сердце. Он, не зная усталости, вновь и вновь лобзал ее, овладевал ею, пил аромат ее тела и никак не мог утолить свой голод и выплеснуть свою тоску. Она трепетно, страстно и нежно шептала ему что-то, ласкала его по устам и ланитам тонкими перстами, и этим еще более разжигала его страсть. Лишь когда в предрассветных сумерках закричал первый петух, он почувствовал, что устал и смежил очи. Она прижалась к нему. Совершенно выбившись из сил от ожидания и невероятного напряжения, он, уже забываясь сном и обняв девушку десной рукой, укрыл и ее и себя краем попоны.