Ордынский узел

Каждые несколько дней весь город с его многотысячным населением сворачивался; грузились на арбы и телеги шатры и юрты, и длинной, уходившей за холмы гусеницей город ехал дальше. В августе слева заплескалось море, справа караван начали поджимать отроги Кавказа. Великий хан Узбек кочевал, объезжая, как было заведено дедами-прадедами, свою степную империю. Дней через двадцать подъехали к Дербенту. Неподалеку от когда-то бывших неприступными стен, помнивших набеги алан и хазаров, снова раскинулся огромный и шумный город на колесах.

Ночами в голову шли бесконечные тягостные думы. Князь Михаил лежал на сдвинутых лавках, на тюфяке, набитом собольими шкурками. Заметно поседевшая в последний год голова князя покоилась на горке подушек, повыше, чтоб не резало шею колодкой. Шли думы…

Он вспоминал события последних трех месяцев с того дня, когда въехал в город юного хана, тогда кочевавшего в низовьях Дона. Богатые дары, поднесённые Узбеку и его самым ближним мурзам и нойонам, были приняты ханом благосклонно. Узбек ни словом не обмолвился о тех обвинениях, какими засыпал имя Михаила подъехавший раньше князь Юрий. Но недруги всё же смогли убедить хана, и он назначил суд. Главным судиёй при этом оказался Кавгадый! Стало понятно, что надеяться не на что.

Глупо всё получилось с Кончакой. Ведь мог же, мог, старый дурак, отпустить девку с Кавгадыем. Нет, непременно хотелось уздечку на Юрия надеть. На что надеялся? Думал, что Юрий за ради жены на поклон к нему пойдет? Ох, как ошибся!

Господи, Господи прости мой грех…

Из книги российского историка Николая Михайловича Карамзина «История государства Российского»:

«Узбек, юный, неопытный опасался быть несправедливым; наконец, обманутый согласием бессовестных судей, единомышленников Георгиевых и Кавгадыевых, утвердил их приговор.

Михаил сведал и не ужаснулся; отслушав заутреню (ибо с ним были игумен и два священника), благославил сына своего Константина; поручил ему сказать матери и братьям, что он умирает их нежным другом; что они, конечно, не оставят верных бояр и слуг его, которые у престола и в темнице изъявляли государю равное усердие. Час решительный наступал. Михаил, взяв у священника псалтирь и разогнув оную, читал слова: сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на меня. Душа его невольно содрогнулась. Игумен сказал ему: «Государь! В сем же псалме, столь тебе известном, написано: возверзи на Господа печаль твою». Великий князь продолжал: кто даст ми крыле яко голубине? И полещу, и почию… Умиленный сим живым образом свободы, он закрыл книгу, и в то самое мгновение вбежал в ставку один из его отроков с лицом бледным, сказывая дрожащим голосом, что князь Георгий (Юрий) Данилович, Кавгадый и множество народа приближаются к шатру. «Ведаю для чего», ответствовал Михаил, и немедленно послал юного сына своего к царице именем Баялыни, будучи уверен в ее жалости. Георгий и Кавгадый остановились близь шатра, на площади, и сошли с коней, отрядив убийц совершить беззаконие. Всех людей княжеских разогнали: Михаил стоял и молился. Злодеи повергли его на землю, мучили, били пятами. Один из них, именем Романец (следственно христианской веры) вонзил ему нож в ребра и вырезал сердце. Народ вломился в ставку для грабежа, позволенного у монголов в таком случае. Георгий и Кавгадый, узнав о смерти святого мученника — ибо таковым справедливо признает его наша церковь — сели на коней и подъехали к шатру. Тело Михаилово лежало нагое. Кавгадый, свирепо взглянув на Георгия (Юрия), сказал ему: «он твой дядя: оставишь ли труп его на поругание?» Слуга Георгиев закрыл оный своей одеждою.

Михаил не обманулся в надежде на добродушие супруги Узбековой: она с чуствительностью приняла и старалась утешить юного Константина; защитила и бояр его, успевших отдать себя в ее покровительство; другие же, схваченные злобными врагами их государя, были истерзаны и заключены в оковы.

Георгий послал тело Великого князя в Маджары, город торговый (на реке Куме, в Кавказской губернии), где, как вероятно, обитали некогда угры, изгнаные печенегами из Лебедии. Там многие купцы, знав лично Михаила, желали прикрыть оное драгоценными плащеницами и внести в церковь; но бояре Георгиевы не пустили их к окровавленному трупу и поставили его в хлеве. В ясском городе Бездеже они также не хотели остановиться у церкви христианской; днем и ночью стерегли тело, наконец привезли в Москву и погребли в монастыре Спасском (в Кремле, где стоит еще древняя церковь Преображения).

Злодей Кавгадый чрез несколько месяцев кончил жизнь свою внезапно; увидим, что провидение наказало и жестокого Георгия, а память Михаилова была священна для современников и потомства: ибо сей князь, столь великодушный в бедствии, заслужил славное имя отечестволюбца.