Ореховый хлеб

— Ладно, ладно, — согласилась старуха и достала из кармана завернутый в газету бутерброд. — Будьте любезны… мне очень хочется горячего чаю.

— Сойдите вниз, в столовую, — сказал Пранас Жаренас. — Мы сейчас закрыты, ясно вам?

— Ах, неужели вам трудно подать седой женщине стакан чаю? — все так же странно откинувшись назад, сказала старуха, и нетронутый бутерброд продолжал лежать перед ней на изящно сложенном, на манер салфетки, обрывке районной газеты.

— Да ладно уж, — вмешался двоюродный брат директора Навицкас, — принеси ты ей чаю. Все равно теперь мой ход, а я тем временем обдумаю…

— Вы очень любезны, — поблагодарила старуха, когда директор ресторана Пранас Жаренас поставил перед ней стакан чаю. — Вот видите, совсем уж не так трудно принести чаю седой женщине.

— Послушайте, — сказал Пранас Жаренас, упершись взглядом в ее покрытую редкими волосами голову. — Послушайте!..

— Сударыня! — крикнул ей двоюродный брат директора Навицкас. — А водочки вам часом не хочется?

— Только немного… ну, каких-нибудь сто грамм, — жеманно сказала старуха.

— Послушайте! — повторил директор ресторана Жаренас. — Послушайте…

— Да ты принеси ей, нарочно принеси! — Навицкас встал и, взяв шашки вместе с доской, пошел, прихрамывая на левую ногу-протез, к столику старухи.

— Принести, говоришь? — вслух соображал Жаренас. — Ну ладно… Ладно же, принесу.

Директор налил с полстакана водки и, упорно не спуская глаз с облысевшей макушки старухи, с треском поставил стакан рядом с бутербродом и чаем.

— Пожалуйста, сударыня… пожалуйста!

И он подсел к своему двоюродному брату Навицкасу, который, нагнувшись над шашечной доской, уставился на старуху, с чего-то радостно потирая руки.

А старуха тем временем, все так же неловко откинувшись и подняв голову, откусывает сразу полбутерброда, а другую половину аккуратно заворачивает в газету; она отхлебывает глоток чая, затем берет стакан с водкой и медленно, как будто это остывший чай, выпивает его до дна, вызывающе поглядывая при этом на обоих мужчин.

— Ну, хватит, — решительно заявил директор ресторана. — Платите, и скатертью дорога!

— А может, у нее и денег-то нет… — вставил Навицкас. — Давай-ка лучше сыграем еще партию. — И он начинает расставлять на доске белые и черные шашки, вежливо отодвинув при этом надкушенный и завернутый в газету бутерброд.

Старуха отвернулась, она достала откуда-то из недр своего просторного пальто копейки и, наклонившись через стол, ссыпала их в ладонь Пранаса Жаренаса, к тому еще загибая ему пальцы в кулак.

— Пожалуйста, господа… я еще за услугу десять копеек добавила.

— Маловато, — сказал, не посчитав даже, Жаренас и ссыпал копейки себе в карман. — У нас ведь с наценкой… Ну и ступайте… Ступайте, чтобы духу вашего тут больше не было!

— О… зря я вам эти лишние десять копеек дала, вижу, что зря. — Старуха надела свою шляпку, встала и крикнула: — И не смейте тащить меня за руки!

— А я и не тащу вовсе, — не сдается Жаренас. — Охмелели вы, сударыня, домой пора. — И он легонько, но упорно вытаскивает упирающуюся старуху из ресторана и вешает замок на стеклянную входную дверь. — Ступайте, ступайте, сударыня, и не пытайтесь разбить стекло, уходите подобру-поздорову.

— Хорошо, я могу и уйти! — кричит старуха, продолжая трясти дверь так, что стекла звенят. — Хорошо, я уйду. Но придет Ясон!.. Придет мой Ясон, тогда будете знать, как обижать бедную, несчастную женщину! Ха-ха!.. Придет вот Ясон и спросит: а где это написано, что можно обижать женщину?.. И он вытащит из карманов законы и сунет их вам под нос и пристыдит вас, воров и нахалов…

Ее голос эхом откликается в пустом зале ресторана, как в костеле, и словно ветер, ворвавшийся сквозь щели стеклянной двери, он сметает со стола шашки Пранаса Жаренаса, директора ресторана, и его двоюродного брата Навицкаса и колышет прожженные окурками розовые занавески.