Орел-Девка

 -- Ага -- что? радостно воскликнула Валли,-- Не хочетъ онъ со мной разставаться. Ну, была-не-была, беру его съ собой! Ужъ коли я Орелъ-дѣвка, такъ пусть и буду такой! Эхъ, Ганзль, пока мы вмѣстѣ -- всё-трынь трава!.. Послушай, Люккардъ, я дамъ ему отростить крылья... Какъ думаешь: не упорхнетъ онъ отъ меня? Вѣдь онъ тогда и самъ найдетъ чѣмъ покормиться на верху.

 -- Да ужъ бери, бери его съ собой. Я вотъ ужо пошлю къ тебѣ съ батракомъ свѣжей говядинки и солонины. Покуда самъ летать не начнетъ, ты и корми его.

 Дѣло уладилось. Валли взяла Ганзля, какъ курченка, подъ мышку и простилась съ Люккардъ. Старушка не вытерпѣла и заплакала опять горькими слезами... Дѣвушка, не оглядываясь, подымалась все выше и выше на кручу, желая догнать Клеттенмайера, который ушелъ впередъ.

 Прошло два часа -- и они добрались до Вента, крайней деревушки у самыхъ вратъ царства льдовъ. Валли поднялась на возвышенное мѣсто, уже за Вентомъ, и взглянула на Гох-Іохъ; отсюда начиналась дорога на него. Она пріостановилась, оперлась на палку и стала смотрѣть внизъ... Деревушка, которуто они только что прошли, спала еще мирнымъ сномъ; вонъ и дикое озеро видно, а вонъ -- тамъ -- послѣдніе домишки Эйтской долины... Валли поглядѣла и на Рофенскій выселокъ, который пріютился почти у подножья то надвигающагося, то отступающаго Гохфернагтскаго глетчера, и, казалось, говорилъ ему смѣло: "раздави!" -- какъ сказала она вчера отцу... И вотъ, также какъ и отецъ, Гохфернагтскій глетчеръ все отодвигалъ свою страшную стопу, словно не рѣшаясь сокрушить гнѣздо своихъ отважныхъ альпійскихъ сыновъ -- "Клёцовъ Рофенскихъ".

 Передъ Валли лежала дорога въ заоблачную пустыню, но она все стояла на одномъ мѣстѣ и глядѣла на выселокъ -- на эту послѣднюю человѣческую обитель, и вдругъ тамъ, внизу, колоколъ Вентской церкви ударилъ къ заутрени. Она видѣла, какъ изъ дверей церковнаго домика, подъ окномъ котораго утренній вѣтерокъ покачивалъ вѣточки горной гвоздики, вышелъ капелланъ, сложилъ набожно руки и скрылся въ церкви. Избушки, казалось, просыпались, открывая свои окошечки и дверца; вонъ -- и обитатели ихъ, одинъ за другимъ, выходятъ, потягиваются и, переваливаясь, направляются къ храму Божію.

 Легкокрылые ангелы, рѣя въ утренней мглѣ, подхватили осторожно дрожащіе звуки колокола и бережно понесли ихъ въ высь, въ самыя горы, -- и Валли услышала эти звуки... Ей казалось -- то былъ голосъ ребенка, молящагося вслухъ. Сладкій лепетъ младенца будитъ мать, и она просыпается... Такъ и вентскій колоколъ, чудилось ей, разбудилъ солнце: оно глянуло, и лучи его широкимъ огненнымъ снопомъ ударили по верхушкамъ горъ, воспламенили ихъ, а тамъ, на востокѣ., сверкали уже вѣнцы другихъ вершинъ. Мгла, почти непроницаемая, вдругъ превратилась въ мрачно-синюю пелену: лучи становились все шире и ярче, и вотъ, наконецъ, солнечный ликъ всталъ надъ великанами, окутанными облачнымъ одѣяніемъ,-- всталъ во всемъ своемъ лучезарномъ величіи, и привѣтливо улыбнулся землѣ.

 Горы сбрасывали свои легкія туманныя одежды и, обнажившись, предавались нѣгѣ въ волнахъ свѣта. Тамъ, на страшной глубинѣ, внизу, ворочались и колыхались какъ бы густые клубы дыма -- словно туда устремилась, ища убѣжища, вся масса облаковъ. А высоко въ воздухѣ стояли свистъ и шумъ, точно это звучали хвалебныя пѣсни, и земля тихо роняла слезы блаженства послѣ сладкаго пробужденія, подобно дѣвственницѣ-невѣстѣ въ день желанной сватьбы. Эти слезы росинки трепетали и сверкали на травѣ, на зеленыхъ вѣткахъ, на распускающихся почкахъ... Все возликовало -- и на землѣ и надъ землей! Ослѣпительно-яркій лучъ солнца радостно сверкнулъ въ большихъ глазахъ серны, забравшейся на высокій утесъ, а тамъ внизу, въ долинѣ, уже весело порхаетъ надъ нивой жаворонокъ, и льется его звонкая пѣсенка.