Орел и грифон (СИ)

Лицо ее исказилось жуткой гримасой, словно маска, намалеванная на ее лице, вдруг обернулась реальной страхолюдной мордой. Глаза Неды блеснули алым огнем и Алагай не успела даже крикнуть, когда острые, как иглы, зубы перекусили ей горло.

Стоявший на правом берегу Дуная небольшой городок ромеи именовали Бононией, а славяне и авары с болгарами — Видином. Здесь на границе владений болгар и сербов состоялась встреча вождей, дабы отметить примирение хазар и авар праздничным пиром. Шатры славян и юрты кочевников окружали каменный форт, оставшийся еще от римлян — с крепкими стенами и чудом сохранившимися колоннами, тогда как крышу из перемазанного глиной тростника, уложенного поверх длинных шестов, смастерили уже новые хозяева. Внутри каменных стен стоял огромный стол, ломившийся от яств: зажаренных целиком бычьих и бараньих туш, кровяных конских колбас, запеченных целиком осетров и расписных мисок с черной икрой, фаршированных яблоками гусей и уток, ваз со свежими фруктами и изумительно пахнущих пирогов, с самой разной начинкой. Рекой лились ромейские вина, славянские меды и кумыс степняков. Возле стола дурачились скоморохи, играли гусляры, таращились жутковатыми маскам ряженые.

Во главе стола восседали хозяева Видина, негласно находившегося под двойным подданством болгар и сербов. Хан болгар Омуртаг был высоким дородным мужчиной, разменявшим уже пятый десяток, с тонкими усами на степной лад и раскосыми желтыми глазами. Алый плащ, с воротником из волчьего меха, прикрывал широкие плечи, мощную шею украшала золотая гривна, а на запястьях красовались браслеты с гранатами и сапфирами. Из-под тяжелой меховой шапки выбивались седеющие темные косы. Слева от хана восседал князь Просигой, в свите из темно-синей ткани, расписанной золотом. То и дело он ухмылялся в вислые усы, слыша хвалебные крики, что выкрикивали подвластные ему сербские жупаны. Другие сербы недоуменно молчали — из тех жупанов, что все еще держали сторону князя Первослава, который должен был восседать по правую руку от Омуртага. Однако сейчас его место пустовало — князь почему-то запаздывал и Просигой с Эрнаком настояли, чтобы начинать пир без него.

— Кто он такой? — говорил Эрнак, — что два кагана будут ждать какого-то князя? Когда он явится, то пусть садится за стол, выпивает повинную чашу — и празднует со всеми.

Сам Эрнак сейчас восседал на противоположном краю стола от Омуртага — в черном одеянии, расписанном золотыми грифонами, и остроконечной шапке в опушке из чернобурой лисы. Рядом восседала Неда — единственная женщина на пиру, но не единственная из служителей богов: за столом, на самом почетном месте сидели славянские волхвы и болгарские шаманы — камы. Кроме них здесь пировали лучшие воеводы Омуртага, — князья славян и беки болгар, — тарханы авар и сербские жупаны.

— Я пью за моего дорогого собрата, — Эрнак встал, поднимая золотой кубок с ромейским вином, — и всех булгар. Сколько лет мы грызли друг другу глотки, забыв о наших общих истоках от семени великого Ашины. Сегодня да прекратятся раздоры между двумя властителями степей и вечный мир проляжет между аварами, булгарами и славянами.

Одобрительный гул пронесся над столом и лишь Неда позволила себе мимолетную издевательскую усмешку. Омуртаг же встал, поднимая в ответ кубок.

— Великий день, славный день, — сказал он, — и лишь об одном я жалею — точнее о двух, двух славных воинах, что не пируют сегодня с нами. Первый — князь Первослав, что, я надеюсь, совсем скоро присоединится к этому пиру. И второй — мой сын Крум, что сейчас воюет на севере с изменниками-уграми.

— Не только тебе пришлось испытать горечь предательства, — Эрнак сокрушенно покачал головой, — Ярополк, мой пасынок, сын моей покойной супруги и брат моей жены, коему я дал убежище — он предал меня и теперь воюет заодно с уграми, взяв в жены иудейскую ведьму. Видит Сварги — как только завершится пир, я поспешу на север, чтобы разбить врага и воссоединиться с верным союзником.

-Так и будет брат, — Омургаг поднял кубок, но тут Неда, уже не в силах сдерживаться, разразилась оглушительным хохотом, раскачиваясь на месте и сверкая заточенными зубами. По столам послышалось недоуменное перешептывание, а хан, нахмурив брови, уже хотел было потребовать вывести шаманку, когда в дверях послышались крики.

— Князь Первослав! Дорогу князю Первославу!

— Пусть войдет! — крикнул владыка болгар и в зал вошло несколько сербов из дружины Просигоя. В руках они держали большое блюдо, накрытое серебряной крышкой. Омуртаг вновь нахмурился, тогда как Просигой, усмехнувшись, дал знак — и его дружинник сдернул крышку с блюда. Хан отшатнулся, помянув всех богов и духов — с блюда, остекленевшими глазами, на него взирала отрезанная голова Первослава.

— Что...Что это? — хан не успел договорить, когда снаружи вдруг послышался громкий топот и крики:

— Измена! Подлая измена!

В зал ворвался болгарин, из тех, что прибыли вместе с Омуртагом. Смуглое лицо посерело, по лбу стекали капли пота, лицо искажала гримаса жуткой боли.