Орел и грифон (СИ)

Подобные слова вновь звучали и чуть позже — когда ночь сгустилась над Городом Царей и в роскошной вилле на берегу Босфора собралось несколько человек. Кроме самого хозяина виллы — евнуха Василия, атриклиния Большого дворца, — в небольшой комнате, за задернутыми плотными шторами, собрались Никифор — глава тагмы эскувитов; Нарсес — бывший стратег фемы Армениак и Никита Рангабе, командир эскадры Додеканесских островов. Из гражданских, помимо самого евнуха, здесь находился лишь дромологофет Григорий, душа и организатор заговора.

— Медлить больше нельзя, — вполголоса говорил он, пристальным взглядом обводя нависшие над столом бородатые лица, — волчонок Константина подрастает и скоро у него появятся клыки, которыми он может растерзать всех нас. Настала пора, наконец, выкорчевать варварское семя из нашей империи и истребить ересь марианства, этих новых идолопоклонников, оскверняющих святость нашей церкви.

— Я на днях получил весточку от родни из Армениака, — кивнул низкорослый чернявый Нарсес, — ходят слухи, что Исаак не сегодня-завтра получит аудиенцию у халифа — и тот, возможно, даст согласие на помощь войсками. Правда, взамен халиф потребует Кипр и Тарс и всю Киликию...

— Что стоит несколько городов и даже пара провинций перед торжеством истинной веры и возвращением истинного государя, — елейным голосом протянул женоподобный толстяк Василий, — отвоевать их всяко будет проще, чем низвергнуть это германское отродье.

— Я готов хоть сейчас собственноручно перерезать щенку горло, — презрительно бросил Никифор, худощавый мужчина, под синим сагумом которого угадывалась кольчуга, — и у меня не дрогнет рука задушить и саму августу. Но чего будет стоить их смерть, если Константин вернется с запада — и вернется с победой? Верные ему войска утопят город в крови, но подавят наше выступление...и смерть в бою будет для нас лучшим исходом, чем попасть живым в руки его палачам.

— Константин не вернется, — лицо Григория расплылось в улыбке, напоминавшей оскал гиены, — мы с Василием, — он кивнул на довольно захихикавшего евнуха, — позаботились о том, чтобы его смерть выглядела как настоящая кара небес. Уже завтра я жду добрых вестей с Балкан — и эти же вести станут для нас сигналом, что пора действовать.

Он поднял бокал из синего стекла, полный мускатным вином из Килики и остальные заговорщики в едином порыве присоединились к тосту дромологофета.

— За Исаака Багрянородного, истинного басилевса!

Сам же наследник, ничего не знавший о судьбе, что ему уготовляли заговорщики, также не терял времени даром. Уязвленный насмешливыми словами «дядьки Асмунда» он занимался весь день с копьем, топором и мечом, пешим и на коне, высказав столько усердия, что даже скупой на похвалу руг не удержался от одобрительной усмешки, когда Михаил, в отчаянном броске умудрился коснуться клинком щеки наставника. И хотя за эту дерзость он поплатился чувствительным тычком под ребра, что в реальном бою обернулись бы выпущенными кишками, все же Асмунд счел это явным успехом. В награду он даже позволил юноше принять участие в празднестве германской этерии в эту ночь. Все восточное христианство праздновало Собор всех святых, первое воскресенье после святой Троицы — и германцы отмечали его со всем пылом новообращенных — пусть это празднование подозрительно напоминало о традициях тех северных краев, из которых явились воины. Перед казармами горели костры, на которых жарились целые свиные и бычьи туши, рекой лился крепкий мед — его воины германской этерии готовили сами, по рецептам своей далекой родины. Михаил, доселе редко пробовавший хмельное, мог быстро опьянеть, но Асмунд следил, чтобы цесаревич не уронил своего достоинства перед простыми воинами — пил меньше, а ел побольше. Сам Асмунд, одевшийся по такому случаю в красную рубаху, с золотой вышивкой, синие шаровары и волчью шапку, сидел возле костра, терзая крепкими зубами полусырое бычье бедро. Много лет назад молодой руг покинул родные края во главе разбойной дружины, поступив на службу сначала франкам, а потом и лангобардам, где он со временем возглавил личную стражу Лиутперги, когда она отправлялась вместе с мужем в Константинополь. К тому времени руг уже принял святое крещение, хотя и понимал учение Христа очень по-своему. Сейчас на груди воина сиял золотой образ Георгия, поражающего змея — из всех святых Асмунд почитал его больше всех наравне с Михаилом-Архангелом и святым Сисинием.