Орёлъ i соколъ

– Эй. А ну стоять, суки! Вам кто разрешил? – прикрикнул на них Петя, хватаясь для верности за кобуру.

Женщины испуганно замерли.

– То-то, бля, – сплюнув, подытожил Петя.

– Ну как там? – спросил Максим Федорович, мотнув головой в сторону воображаемых Москвы и Кремля.

– Да дела у нас! – с многозначительной неохотцей промычал Петя.

– Слыхал я, ты у нового маршала теперь служишь, – сказал Батюшкин, попыхивая кисловатым Казбеком.

– Ага, у маршала Снегирева, у него самого!

– Ну и как он? – спросил Батюшкин, – я чёй-то про такого раньше никогда не слыхивал, откуда он взялся?

– Слушай, Максим, ты меня лучше не выспрашивай, – с досадой сказал Петя, – там теперь такое, там такое заварилось, что голова кругом идет, с ума спятить можно, какие там дела и не всякому это дано такие чудеса видеть да в своем уме остаться, так что и не спрашивай, сам знаешь, какая служба у нас, брат…

Подъехала Никифоровна.

– Тпру, зараза ёпанная! – крикнула она на лошадь и скинув длинные вожжи на телегу, одернув форменную хэ-бэшную юбку, сержант Антонина Никифоровна Епифанцева вразвалку подошла к начальству.

Приставив пятерню к фуражке с васильковым околышем, Никифоровна низким и сиплым, почти как у простуженного Шаляпина голосом, доложила, – на вверенном мне хозяйстве все без происшествий, свиньи здоровы, у хавроньи Маруськи, той что рекордистка – опорос – одиннадцать поросяток и все живые родились, а хряк Борька…

– Ты погоди с Борькой, – оборвал Никифоровну Батюшкин, – товарищ Берия тебе новых свинарок прислал, поняла?

Никифоровна осклабилась, – ага, поняла!

– Ну, тогда принимай рабочую скотинку, а мы с Петюнечкой, то есть – со старшим майором Сайкиным, чайком пойдем побалуемся, – сказал Батюшкин поднимаясь с бревна и отряхивая синие галифе от налипших на них опилок.

Никифоровна хлопнула себя по широким бокам, поправила брезентовый поясок на форменной юбке и неторопливо, и покачиваясь, направилась к барышням, уже совсем приунывшим на солнцепеке…

– Та-а-ак, – протянула Никифоровна, – со свинятками приходилось дело то иметь?

Видать не приходилось! А ручонки то! А ручонки то видать, ничего тяжельше фуя и не подымали то никогда! Ну это ничаво, это ничаво, мы вас сперва переоденем, а потом и к борову к Борьке приставим – навоз свинячий таскать – у меня быстро привыкнете… А-ну! – и Никифоровна вдруг замахнулась кнутом на сжавщихся в испуге барышень.

– А-ну, сволочь буржуйская, а-ну полезай покуда на телегу, поедем мать вашу на свинарник…

Барышни наконец сообразили, что от них требуется, осторожно присели обе на край телеги, трогательно свесив ножки в нелепых фильдиперсовых чулочках.

– А сопроводительные бумаги на баб то привез какие? – спросил Максим Федорович, когда после двух раз по сто-пятьдесят, офицеры, наконец приступили к задекларированному ранее чаепитию.

– Не! Бумаг нимае никаких, – ответил Петя, помотав головой, – сказано, пущай эти бабы сидят у тебя до полного посинения, покуда по русски не научатся и покуда социализьм не полюбят больше всего на свете…

– Долго им тогда сидеть! – крякнул Батюшкин и накапал в чайные стаканы еще по сто-пятьдесят для верности. …

Вечер был пятничный.

И в хозяйстве топили баню.

– Нынче у нас тяпница, – шутила Никифоровна, – а значит, надо намыться, тяпнуть и до мужика спать подкатиться!

Спать Никифоровна подкатывала обычно к стрелку охраны – ефрейтору Тырину Ивану Тимофеевичу.

Мужичонка он был – ничего себе!

По крайней мере – с происхождением и политической грамотностью у Тырина все было нормально.

Из рабочих. Батька у Тырина – Тимофей Макарыч – был грузчиком – зарезали его в пьяной драке, а сам Тырин до армии – кочегаром в котельной работал. Теперь вот – кандидат в члены ВКПб…

– Глянь, Ванька, какие наряды я тут надыбала! – игриво взвизгнула Никифоровна, словно фокусница в цирке, распахивая простыню и заголяя своё дебелое и многопудовое сокровище, только что намытое в казенной совхозной баньке…

Да, Ваньке было на что поглядеть!

И зрелище это было явно не для слабонервных.

Фильдиперсовые чулки едва долезли до трети толстых ляжек Никифоровны, и в том месте, где они теперь заканчивались, телеса закруглялись жирной складкой и трепетали торжеством раннего рубенсовского целлюлита.

Но больше всего поразили Ваньку чернобурые лисицы на голых титьках его возлюбленной.

– Эк, однако! – воскликнул Иван Тырин.

– То-то, Ванька, и мы не лаптем шти хлебам! – удовлетворенная произведенным впечатлением, сказала Никифоровна и притянула стриженую голову ефрейтора к своей груди, такого размера лифчика, где перед буквой "L" стояло верных четыре буквы "Х"…

– А ихде энти новые барышни то спят? – поинтересовался потом Иван, когда после страстей, да после двухсот граммов премиального за показательную эрекцию самогона, они с Никифоровной уже собирались задать храпака.

– А с хряком с Борькой – где еще? – ответила Никифоровна прижимаясь к Ивану ляжками в фильдиперсовых чулочках… …

Второй обыграет Первого?

Сколько солдатиков переманит второй у Первого?

Одно дело – играть в шахматы с самим собой, это совсем не интересное занятие!