Орел пустыни

– Да, хотя лучше всего такую мазь использовать при солнечных ожогах.

– Могу я взять немного?

Ибн Джумэй склонил голову набок.

– А зачем она тебе?

Юсуф посмотрел в потолок, пытаясь найти подходящий ответ.

– На будущее, когда вернется боль.

– Ты плохой лжец, – заметил Ибн Джумэй и вручил Юсуфу весь кувшин. Затем он понизил голос. – Ты хочешь дать мазь юноше франку? – Глаза Юсуфа широко раскрылись от испуга. – Не беспокойся. Я не стану ничего рассказывать твоему отцу. Юный франк заслужил мою благодарность – он спас моего лучшего ученика. Скажи ему, чтобы он дважды в день накладывал мазь тонким слоем. Кроме того, тебе следует отдать ему еще и это. – Ибн Джумэй достал другой кувшинчик, смочил пальцы в желтоватой неприятно пахнущей пасте и осторожно втер ее в лицо Юсуфа.

Юсуф сморщился:

– А это что такое? И почему оно так плохо пахнет?

– Это запах серы. Мазь поможет остановить заражение. – Ибн Джумэй протянул кувшинчик Юсуфу, достал длинный бинт и принялся осторожно бинтовать голову Юсуфа. – И помни: не снимай повязку, не трогай раны, иначе шрамы останутся навсегда. – Ибн Джумэй встал и распахнул дверь. – А теперь пришли брата.

Юсуф забрал оба кувшинчика и вышел из комнаты. Туран стоял в коридоре, выпрямив спину. Айюб безжалостно его выпорол за то, что он сделал с Зимат, и теперь спина Турана была в таком состоянии, что он не мог сидеть, не испытывая острой боли. Увидев Юсуфа, он усмехнулся:

– Как твое лицо, предатель?

– Твоя очередь, – коротко ответил Юсуф, не отвечая на издевку.

Он попытался обойти Турана, но тот встал у него на пути.

– Я спас твою жизнь в Дамаске, а ты предал меня ради раба, франка. Я не забуду того, что ты сделал, братик.

Только после этого он вошел в комнату, где его ждал Ибн Джумэй.

– Я сделаю это снова, – прошептал Юсуф, направляясь по коридору в свою комнату.

Он проходил мимо закрытой двери спальни отца, когда до него донеслись громкие голоса родителей. Юсуф уловил имя Турана, им овладело любопытство, и он прижал ухо к двери.

– Чего ты от меня хочешь? – кричал Айюб. – Он мой сын!

– У тебя есть другие сыновья, – возразила Басима.

– Поэт и скулящий ребенок, – с отвращением сказал Айюб. – Туран мужчина и воин.

– Он отвратителен!

– Ты никогда его не любила. Ты всегда предпочитала собственных детей.

Басима понизила голос, и Юсуф не расслышал ее следующие слова.

– Я вырастила Турана, как собственного ребенка после смерти его матери, но это уже слишком, – продолжала Басима. – Посмотри, что он сотворил с Юсуфом, что пытался сделать с Зимат. Я не стану жить в одном доме с этим животным.

– Ты будешь поступать, как я тебе скажу, жена.

– Или что? Изобьешь меня, как Туран Юсуфа? Или изнасилуешь, как он пытался изнасиловать нашу дочь?

– Туран мужчина, в нем кипит молодая кровь. И ты знаешь, что Зимат его дразнит.

– Как ты смеешь! – закричала Басима, и Юсуф услышал громкий звук пощечины. – Не смей делать вид, что это ее вина. Твой сын оскорбил Аллаха.

– И он наказан: тридцать плетей, моей собственной рукой.

– Этого недостаточно.

– Чего ты хочешь? Что мне с ним делать?

– Отошли его. Пусть Ширкух разбирается с ним в Алеппо.

Наступило долгое молчание. Юсуф уже начал двигаться дальше, когда снова услышал голос отца:

– Туран мой первенец. Я не отошлю сына прочь, чтобы его воспитывал кто-то другой. Но ты права: с ним нужно что-то делать. Я уже давно не бывал при дворе Нур ад-Дина. На следующей неделе я поеду в Алеппо и возьму Турана с собой. Нас не будет несколько месяцев. Я поговорю с Тураном, научу его управлять своими страстями. И, клянусь Аллахом, когда мы вернемся, он больше никогда не тронет нашу дочь.

– Хорошо, – ответила Басима. – Но, если ты ошибаешься, Айюб, обещаю, я сама его убью.

Юсуф пошел в свою комнату. Он слышал вполне достаточно. Зимат больше не угрожает опасность. Теперь ему осталось доказать отцу, что он ошибается. И он, Юсуф, сможет стать воином.

* * *

Джон сидел, привалившись к стене, и дрожал, несмотря на жару.

– Сто шестьдесят пять, – прохрипел он, в горле у него так пересохло, что он едва мог говорить. – Сто шестьдесят шесть. – В темноте крошечной клетки, где воняло мочой и дерьмом, время тянулось бесконечно. Когда-то – может быть, с тех пор прошли часы, может быть, дни – Джон начал считать вдохи, чтобы следить за проходящим временем. Когда он добирался до тысячи, делал ногтем черточку на грязном земляном полу. Однако вскоре в темноте он потерял счет черточкам. Впрочем, это уже не имело значения. Счет стал иметь собственный смысл. – Сто семьдесят шесть – сто семьдесят семь.

Юсуф не навещал его уже несколько дней, и у Джона, потерявшего счет времени, сначала закончилось лекарство, потом пища, наконец, вода. Вскоре вернулось жжение в спине, затем появилась пульсирующая боль в левом плече, куда попали стрелы. Еще через некоторое время пришел лютый голод, постепенно сменившийся ноющей болью в животе и неконтролируемой дрожью.