Орёл Шестого легиона

Записал с их слов и перевел на доступный американцам язык Борис Левинсон, кандидат философских наук.

* * *

Он не ответил им. Он не знал, как ответить.

Алый Jeep мягко мчал его в тягучем мареве Техаса. Макс плавно обогнал одинокий Blazer, нахмурился.

Вспомнилась зима, двор, огороженный промозглыми пятиэтажками, мальчишеский хоккей без коньков, хилый Борька, очкарик и всегдашний вратарь. Лицо ухаря Мишки – баловня одноклассниц – забылось начисто. Головлёв – кто такой Головлёв?

Дорога сворачивала. Впереди неясной точкой показалась фура. Её очертания надвигались, неся непонятное беспокойство.

Кто такие шмаровозники

В Астрахани меня вывели за штат. События моей жизни вдруг оборвались. В тот год я, как мятежный пират, уцелевший и в корабельном бунте и в шторме, болтался без дела, не зная, куда приткнуть своё буйство.

Я снимал саманный домик: он строился как времянка, был мал, низок и скособочен. Здесь, внимая русской вековой мудрости, я просто ждал, надеясь, что авось что-то изменится само. Так, в общем-то, и случилось. Меня уволили. Потом по суду восстановили, и, хорошенько отдохнувший, я уехал в Грозный…

Но, вспоминая позже тот неполный год, я думаю: какое это было прекрасное время… Был ли я счастлив? Пожалуй, всё-таки нет, человек ведь всегда недоволен своей жизнью.

Сантуций

В чёрные южные вечера, когда наконец тебя обдаёт свежестью погасшего дня, ко мне приходил Сантуций. Был он родом из Темрюка, служил в Волгограде, мы с ним учились в Краснодаре в университете, а в Астрахань его занесло потому, что у него здесь открылось наследство – вполне приличный кирпичный дом его бабушки на улице Ветошникова, – я был там; неудобство этого дома заключалось лишь в том, что бабушка ещё не умерла к тому времени.

Мы пьём водку.

Мой собеседник слишком занят собой, чтобы слышать меня… он не умолкает; он подробно повествует о своей работе, но вдруг спрашивает:

– А ты чем занимаешься?

(В то время я не был особенно занят, но всё же нашёл удовольствие в изготовлении разгрузки; я шил с усердием, совершенно не зная, понадобится ли мне этот элемент обмундирования головореза: у меня неожиданно получалось, и, как помнится, я имел даже потребность похвалиться результатом.)

– Да вот, шью разгруз…

– Хорошая у меня работа, выгодная: и молоко, и кефир вчера домой принёс… – совершенно не слушая меня, продолжает Сантуций свои подробные предложения.

Вдруг:

– А как Лаура твоя? (С ухмылкой скепсиса на лице.)

– Да, она…

– Послезавтра – представь! – зарплата будет…

И вот передо мной выкладки по последним двум его зарплатам… Надо сказать, что Сантуций, возможно из-за того, что закончил истфак, выражает свои незатейливые мысли очень красочно, постоянно оперируя причастными оборотами. (В анналах исторического факультета КубГУ покоятся и корни меткого сицилийско-китайского наименования русского парня Сани Иванцова – Сантуций: иначе его давно никто не называет.)

В 2000 году Саня водил штурмовую группу в Грозный и целиком остался во власти этого пламенного впечатления. Он до сих пор отчётливо слышит чеченские голоса и крики «Аллах акбар!». На девятое мая в свой канареечный пиджак он вкалывает орденскую планку.

Кроме этой малиновой ленточки (и ещё одной – ало-зелёной)6 ничего героического в нём нет: сейчас это приворовывающий охранник с бритым черепом и белёсыми бровями под кепкой. От контузии у него подёргивается правое веко. Он командовал ротой, а теперь его жизнь прозаична, и он пьёт.

Он смотрит на меня и говорит всегда невпопад, обычно обрывая мою фразу:

– Только мы с тобой воевали!.. – его уставшие глаза ребёнка пусты.

Игорь

Игорь приносит майский чай и сахар-рафинад. Мы беседуем до утра и всегда пьём только чай. Игорь почти не пьёт водку. Каждую неделю он пробегает на стадионе «Динамо» три километра, но когда идёт домой, потный и оздоровившийся, он закуривает сигарету: курение помогает ему сосредоточится, а водка – нет.

Мы говорим о классической литературе, истории и философии Веллера. Игорь интеллигент в седьмом поколении. Русский интеллигент, который служит в милиции. Это всё равно, что еврей, севший на лошадь – шутит он. Мы пьём чай и курим его сигареты.

В сердце Игоря внезапно расходится рана развода. Его лицо, похожее на вдумчивое лицо учителя географии, начинает брызгать слюной, руки жестикулируют с сигаретой в пальцах. Дым вьётся в старательно выбеленный потолок, слова Игоря молотками бьют о воздух. Ему надо выговорится от несчастья.

– …Теперь я понимаю. Теперь я очень хорошо понимаю! двадцатилетних парней, которые пришли из армии и увидели эту тугую попку, эти сисечки… Это хуй ведёт их в ЗАГС!.. Сейчас я смотрю в эти молодые стервозные глазки и думаю: что же будет дальше? Сейчас я очень хорошо знаю, что будет дальше!.. А что будет дальше с этой попочкой и сиськами?! Целлюлит! Грудь отвиснет как у кенгуру! Ротик с губками станет вонючей ямой!.. Но сейчас мне тридцать лет, а тогда было двадцать, и я ничего не знал.