Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

И его слова, Сергеева-Ценского, тоже изваяны в мраморе и отлиты из бронзы. Они тоже навеки. Пусть сегодня еще не так много людей, знакомых с произведениями Сергеева-Ценского. Завтра их будет вдвое больше, послезавтра — вчетверо. Ценский только начинается.

Вслушайтесь в его мудрые советы, молодые писатели, прочтите внимательно все его произведения, и вы увидите, что Ценский — это замечательная школа для каждого, кто хочет быть художником слова. Это он, как учитель и друг, говорит о тяжелой и благодарной должности писателя:

«Русское слово! Как радостно бывает на душе, когда в книгах находишь у наших писателей замашистое, кипящее и животрепещущее русское слово. У кого из наших современников мы его чаще всего встречаем? Я думаю, что со мною согласятся миллионы читателей, когда я назову дорогое всем нам имя Михаила Шолохова! В его произведениях мы видим алмазные россыпи русской речи. Не в словарях отысканное, не из запыленных фолиантов утащенное, а взятое писателем у самого хозяина языка — у народа — вот какое это слово!

С молоком матери впитал писатель приемы народного творчества и перенес их в русскую художественную речь. Потому так и поражают они своею смелостью и художественной силой… И потому, когда молодые люди спрашивают меня, как стать писателем, я отвечаю: — Идите в жизнь, слушайте народную речь и постарайтесь запечатлеть ее в своих книгах! Если вам удастся это сделать, то вы станете художниками, проникающими в душу народную. А это единственное, ради чего стоит посвятить свою жизнь литературному труду».

Это он, никогда ни к чему не знавший равнодушия, влюбленный в свой народ и его бессмертную литературу и искусство, говорит с болью сердца в свой последний час:

«Огорчительным представляется мне, что в последнее время появляется у нас много книг, написанных как бы на родном языке, но на самом деле напоминающих дурные кальки с иноземной речи. Кому нужны эти жалкие подделки под русскую литературу? Разве они могут научить молодежь языку наших дедов и прадедов, который они пронесли через многие столетия пылающим, как факел?»

Свое предсмертное слово, как верный сын, он обращает к матери-Родине:

«С балкона моего дома я часто любуюсь полетом горного орла, устремляющего свой путь прямо к солнцу. У нас в Крыму говорят, что глядеть прямо на солнце могут только орлы. Я думаю, что писатель своим мысленным взором всегда должен видеть свое солнце. Это солнце каждого из нас — Родина, Советская Россия!..

…Никогда еще наша Родина не была так сильна, прекрасна, величава, как ныне. Никогда еще не представала она перед миром в такой животворной и лучезарной красоте».

Родина, великая Советская держава!

С какой силой воспел он ее преображение! Как он любил Отчизну в настоящем и будущем! Как ненавидел ее недругов всех и всяких мастей! О них он не мог говорить без содрогания.

И еще любил он, до благоговения любил Крым и море, любил бурную, яркую, искристую южную весну и тихую, мягкую осень…

Неотвратимо приближался роковой час. Наступила последняя для него осень — 1958 года. 9 ноября я получил от него письмо, продиктованное машинистке, — сам он уже писать не мог. «Здоровье мое остается таким же, как и в Москве, и врачи говорят, что это действие рентгена. А мне думается, что наступила моя старость, и этим объясняется все».

На 84-м году он почувствовал приход старости. И все понял. Лежа в постели, слабеющей рукой он сделал в тетради большую и довольно любопытную запись о предчувствий смерти. За год до этого он однажды говорил, что человек предчувствует свой конец. Это не фатализм, объяснял он, а нечто естественное, психофизиологическое, до чего еще не дошла наука. Перед смертью человека неумолимо тянет на родину, где провел он незабываемые дни…

1 декабря он сказал родным своим, что умрет через три дня в восемь часов вечера. Сказал серьезно, стараясь быть спокойным. Позвал Валентина Козлова.

— Давайте-ка, Валя, припомним, чего мы не успели сделать… Что-то не сделал, что-то очень важное… Да, «Преображение» осталось неоконченным… Обидно. Не рассчитал немного со временем.

Потом просил похоронить его на усадьбе, возле виноградника, у любимой скамейки, откуда видны море, горы, дома отдыха Рабочего уголка…

3 декабря утром он попросил жену позвонить мне в Москву и передать прощальный привет. В два часа дня я слышал далекий срывающийся голос Христины Михайловны:

— Сергей Николаевич прощается с вами… Он говорит, что сегодня умрет… в восемь часов вечера…

Это было страшно…

Он умер в тот же вечер, в восемь часов с минутами, в полном сознании, простившись с родными, близкими, друзьями и товарищами.