Орел смотрит на солнце (о Сергееве-Ценском)

Командир Литовского полка имел замечания от начальства за то, что в его части «водятся» крамольные офицеры. Это был довольно покладистый мягкохарактерный «либерал», не склонный ставить каждое лыко в строку. Но поскольку ему «влетело» от начальства, а подчиненные офицеры из числа крайних реакционеров-монархистов склонны были обвинить его в покровительстве «смутьянам», то командир полка, конечно, был зол на прапорщика Сергеева и ломал голову, как от него избавиться.

Политическая обстановка накалялась: забастовки и демонстрации вспыхивали с новой силой. Напуганные ростом революционного движения, власти со всех сторон требовали войск. Командиры воинских частей боялись, как бы революционная волна не захлестнула казармы, и поэтому не всегда с охотой шли «в распоряжение полиции». Таврический губернатор Муравьев жаловался командиру 7-го армейского корпуса, в состав которого входил 51-й полк, и просил у него помощи: «Ввиду такого положения дела (забастовка железнодорожников. — И. Ш.) я обратился к командиру Литовского полка с просьбой командировать на станцию Симферополь одну из рот, вернувшихся сегодня из караула, но получил отказ. Вследствие этого прошу распоряжения Вашего превосходительства о командировании спешно на станцию Симферополь роты из Севастополя, так как в Симферополе других пехотных частей, кроме Литовского полка, нет, а оставлять станцию при существующем положении без охраны невозможно».

В середине ноября в Севастополе вспыхнуло восстание матросов, солдат и рабочих. Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Чухнин телеграфировал морскому министру: «Настроение в командах ненадежное… ожидаю бунта. Нужны крайние меры… Начались сходки тысячи по две матросов и солдат — агитация идет за освобождение от суда матросов «Потемкина». Арестовать тысячи нельзя, на действие оружием против них рассчитывать тоже нельзя; чувствую, что с арестами и при действии оружием восстанет весь флот. Необходимо, не медля ни одного дня, усилить войска, так как на здешние положиться нельзя».

Командир Литовского полка, получив приказ от командира 7-го армейского корпуса направить часть подразделений в помощь Чухнину, собрал своих офицеров и объяснил обстановку. Он говорил об их ответственности и о серьезности возложенной на них задачи. Намекнул на то, что обстоятельства могут потребовать применения оружия. Наконец спросил, нет ли у господ офицеров вопросов.

— Есть вопрос, господин полковник, — заметил прапорщик Сергеев. — Насколько я понял вас, на нас возлагаются полицейские функции, теперь уже с применением оружия против своих соотечественников?

— Этого требуют от нас интересы отечества, — недовольно морщась, прервал полковник и добавил: — Государь император требует.

Он, должно быть, надеялся последней фразой осадить дерзкого прапорщика. Но тот невозмутимо продолжал:

— У государя императора для этой цели достаточно полиции…

— Если вы, прапорщик, не… не желаете… — запинаясь, заговорил полковник и, не найдя подходящих слов, вдруг подсказал: — Или чувствуете себя нездоровым…

— Да, господин полковник, я не желаю быть палачом, — громко, но стараясь быть спокойным, ответил прапорщик. — Эта должность не для меня. На мне мундир офицера, а не полицейского.

— А за такие слова я вас обязан арестовать. Да-с, арестовать домашним арестом.

— Слушаюсь, господин полковник! — озорно ответил прапорщик.

Домашний арест. Лучшего и желать нельзя: сиди и пиши, запершись у себя в комнате. Давно Сергей Николаевич не имел так много свободного времени: десять суток!

Как никогда, споро писал он «Лесную топь», писал в среднем по десять страниц в день. К концу ареста поэма в прозе была закончена. Критики оценили ее положительно.

Выше мы вскользь касались «Лесной топи», когда говорили об учительстве Сергея Николаевича в Спасске. Здесь необходимо сказать о главном герое поэмы Фроле — главном, несмотря на то, что он эпизодичен. Фрол — «луч света в темном царстве» лесной топи. И недаром именно в Фрола влюбляется Антонина, он был первым, в ком она увидела человека. Фрол был «широкий в плечах», фигура его «сразу приросла к земле и стала шире и прочнее». «Усмешка была кривая, как у отца, а голос звучный, чуть прихваченный морозом. Слова вылетали из него певучие, плотно спевшиеся, гибкие, но самого голоса не было в словах.

«Умный», — подумала Антонина».

Фрола год держали в тюрьме за то, что он «говорил где-то не теми словами, которые были дозволены». Значит, он «политический». Ночами Фрол просиживал за книгами. «В чемодане и узле были книги; теперь они грудами лежали на столе, на подоконнике, на стульях, и от них в комнате стало. осмысленней и теснее». Можно догадываться, что среди них были и такие, за которые сажали в тюрьму. С прислугой Антониной, отвечая на ее несколько наивные вопросы, Фрол разговаривает полушутя: «На престоле всевышнего нет, и никто не возносится… Все на земле, из земли и в землю… Греха нет, смысла тоже никакого нет… Солнце греет, вот и смысл».