«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах

Этого Попова я знал, когда мне было лет 14–15. Будучи еще реалистом, ехали мы с братом по Волге и познакомились на пароходе с сыном командира этого парохода, который ехал держать экзамен в Морское Инженерное Училище. Мы превесело провели время и расстались друзьями. После этого я его видел только раз мельком, спустя несколько лет. Я был уже кадетом в плавании, в каком-то порту встретились мы с отрядом судов Морск[ого] Инженерного Училища. Гуляя по берегу, я встретил несколько человек инженеров; лицо одного из них показалось мне знакомым и, вглядевшись в него, я узнал Попова. Но он, очевидно, меня не узнал, и мы разошлись. С тех пор я его не встречал. После этого стороной до меня дошло, что из училища его выгнали. Этим и объясняется, что он теперь прапорщик, а не инженер-механик. Очевидно [он] после объявления войны держал экзамен на прапорщика и поступил на службу. Вот она судьба. Думал ли я тогда, на пароходе, будучи еще реалистом, беседуя с злополучным Поповым, что когда-нибудь мне придется везти его бездыханное тело, да еще на Мадагаскаре!

31 Декабря. Nossi-B'e

Утром я, Щербачев, Можжухин и капитан[96] поехали на берег. Гуляли также все вместе, причем капитан был очень мил и нисколько не напоминал того страшного командира, которого мы привыкли видеть на корабле, беснующимся и трясущимся от ярости при всяком пустяке. Бедняга, не бывши на берегу с Кронштадта, радовался как дитя и болтал без умолку. Погуляв в лесу и по городу, мы зашли в кафешку, и выпив какой-то воды с гренадином[97] и со льдом, вернулись на судно. На корабле уже готовили катер под похороны. Буртики на нем полированы, медяшки отдраивались, внутри красилось все белой краской, весла и люки были уже вымыты.

В половине 3-го за ним пришел паровой катер с «Бородино» и повел на буксире на «Урал».

Подойдя к «Уралу» я вышел наверх, и явившись к старшему офицеру, получил инструкции.

Едва я успел спуститься в катер, как на палубе «Урала» послышалось церковное пение. Панихида кончилась и гроб выносили. Подойдя под стрелу, на которой должны были подать мне на катер гроб, я стал ждать. Минут через пять на стреле уже качался как какой-нибудь ящик солонины, белый гроб с прибитой на крышке треуголкой. С переднего и заднего конца его завели оттяжки, которые подали на катер. Точь-в-точь как у нас шлюпки спускают. После этого стрелу начали понемногу потравливать, пока гроб не опустился в катер. Как только я принял этот редкий груз, сейчас же приспустил до половины свой флаг и, освободивши гроб от строп, покрыл его большим Андреевским флагом. Все готово. Бородинский катер дал малый ход вперед, и мы тронулись. С «Урала» грянул выстрел. Погребальный салют из 3-х выстрелов с долгими промежутками. На судах, мимо которых мы проходили, команда стояла во фронт и музыка играла «Коль Славен».

Подойдя к пристани, я застал уже там массу народа. Стояла под ружьем полурота гвардейцев с «Александра III». Толпилось много офицеров с других судов; тут же стоял Губернатор, командир [французской канонерской] лодки «Capricorne»[98] и еще каких-то два или три француза. За нашими гвардейцами французские матросы стали с носилками и какой-то еще колымагой. За ними виднелись два белых креста деревянных, один более или менее приличный, а другой попроще. Я недоумевал, зачем два креста. Может быть, сделали на выбор, какой больше понравится. Вскоре мое недоумение разрешилось, когда вынесли гроб, привезенный мною, я вышел за ним, приказав катеру отойти в сторону, чтобы не мешать приставать паровому катеру, шедшему за мной и на котором, как я думал, был Рожественский. Каково же было мое удивление, когда по приходе этого катера полурота взяла на караул, музыка заиграла «коль славен», из этого катера вынесли второй гроб. Оказалось, что сегодня утром, опять-таки на «Урале», умер матрос от солнечного удара. Через несколько минут подъехал Рожественский, вышел на пристань, подошел к Губернатору и другим французам и поблагодарив их за внимание, уехал. Остались Фелькерзам и Энквист[99]. Гробы положили один на колымагу; другой на носилки, которые понесли французские матросы и шествие тронулось. В толпе офицеров несли на носилках вроде палантинов, но без верха, 3-х дам-француженок. Очевидно жены местных аристократов, которые тоже пожелали проводить покойников.