Орел-завоеватель

Впрочем, тут же поправил себя трибун, нечего сваливать на Фортуну собственные ошибки. Кто его заставлял связываться с лекаришкой и кто, спрашивается, надоумил выбрать для тайной встречи именно этот участок возвышенности? Большинство командиров аванпостов не выставляло ночных пикетов за пределами укреплений, но ведь он сам (сам, и никто другой) назначил встречу на участке, доверенном чуть ли не самому дотошному из служак.

Назвав пароль, Вителлий был пропущен в ворота лагеря. Кивнув в знак благодарности оптиону караула и заверив его, что снаружи все в полном порядке, трибун вернулся к себе и, не раздеваясь, рухнул на свою походную койку. Разумеется, не для того, чтобы заснуть. Ему требовалось основательно, без помех обдумать то более чем затруднительное положение, в котором он оказался из-за так некстати захваченного караульными Ниса. Главным сейчас было как можно скорее заткнуть карфагенянину рот. И эту задачу, если, конечно, часовой не прикончил Ниса при задержании, ему придется взять на себя. Но этого мало — необходимо заполучить ответ Каратака, пока к телу хирурга не пригляделись попристальнее. Шифр шифром, но в нем мало проку. В распоряжении командования имеются специалисты, способные разгадать любые головоломки в считаные часы или дни. Ну а тот код, о котором они сговорились, знающий человек просчитает на раз. Как только поймет, что имеет дело с шифровкой. И если хотя бы намек на причастность Вителлия к подобному делу дойдет до Нарцисса, трибуна предадут смерти. Без лишнего шума, но весьма мучительной.

Ему предстояло сыграть в опасную игру. Римская политика всегда была опасным делом. Чем выше ты поднимаешься, тем больше рискуешь. Это возбуждало Вителлия, но не до такой степени, чтобы утратить осторожность. Он питал слишком большое уважение к уму других игроков, чтобы их недооценивать. К счастью для него, многие из его соперников не вернули бы ему комплимент, ибо при всей глубине своего интеллекта страдали излишней самоуверенностью, а лесть, с которой им часто доводилось сталкиваться, лишь усугубляла положение. Подобно Цицерону, слыша постоянные восхваления, они начинали верить в безусловность собственного превосходства.

Сам Вителлий позволил себе выйти за границы допустимого риска лишь единожды, когда убедил Веспасиана, что последствия его разоблачения будут еще более губительны для легата, чем для него самого. Ему удалось добиться желаемого эффекта, но даже при этом трибун по-прежнему чувствовал, что сказал слишком много, и поклялся себе никогда впредь не говорить ни на слово больше необходимого.

Вителлий гордился тем, насколько быстро ему удалось усвоить, что разумный человек не должен связывать себя ни с чьими интересами. Само понятие «тайная организация» являлось оксюмороном:[4] вероятность предательства или разоблачения почти по экспоненте возрастала со вступлением в сообщество каждого нового члена. Нет, гораздо безопаснее работать в одиночку, стремясь к конкретной цели, не имея обязательств ни перед делом, ни перед соратниками. И его нынешний план служил доказательством того, что изоляция от всяческих сообществ и союзов является для него несомненно выигрышной.

К настоящему времени среди старших командиров господствовало мнение, что римским оружием бриттов снабжают «освободители», а не кто-либо еще. По слухам, эти изменники рассчитывали на то, что, если варвары сбросят римскую армию в море, военное поражение повлечет за собой политический кризис и приведет к падению Клавдия. После чего они надеялись, воспользовавшись возникшим политическим хаосом, взять власть в свои руки и восстановить республиканскую систему правления. В чем-то их цели полностью совпадали с целями Вителлия. Он только приветствовал бы провал вторжения и был бы рад возникновению (разумеется, своевременному) сумятицы в управлении, которая позволила бы ему самому захватить кормило власти. Поэтому он вел собственную тонкую игру.

По его расчетам, изменническое сотрудничество «освободителей» с варварами следовало предать как можно более широкой огласке, чтобы их, добивавшихся своих целей ценой крови соотечественников, проклинали как в лачугах Субуры, так и в роскошных триклиниях Яникула. Ну а уж убийство Клавдия должно было окончательно заклеймить их как предателей отечества. Правда, в отличие от подлинных «освободителей», Вителлий вряд ли смог бы осуществить это убийство в одиночку, однако тщательное культивирование глубоко укоренившихся обид Ниса помогло ему сделать шаг в нужном направлении, а Каратак, узнав от пленного, которому Вителлий помог сбежать, о предоставляющейся возможности, с энтузиазмом ухватился за предложение трибуна. С его точки зрения, политический хаос в Риме, который принудил бы захватчиков убраться из Британии, стоил того, чтобы замарать руки бесчестным кровопролитием.