Оренбургский платок

На «Страницах биографии» «Дорога к платку» автор рассказывает, как всё начиналось: «Я ездил-ходил из села в село. Я просто смотрел, как вяжут пуховницы, и не приставал с разговором о житье-бытье. Он сам неволей выскочит. Мне важней было… Откровенно говоря, я толком не знал, что именно мне нужно было. Но я ясно знал одно: мне не нужно то, что уже было. Была гора очерков. Всё в тех очерках ах да ах, сиропных умилений воз, а душе улыбнуться нечему. Мне хотелось поймать дух радости, что лилась из-под спиц». А его героиня, уже в самой повести, — поддакивает: «Ну, вот представьте, как писатель мудрёно подбирается к своей книжке, Так и платошница часом подступается к узору. Боже упаси, и узкой мысли не держала уравнять книжку с платком. Вовсе нет. А всё ж что-то такое сродственное, неминучее да и водится, ежели говорить про самое про начало. Из ничего не сладишь чего».

А того «чего», из которого повесть слажена, — в избытке. Тут, кроме ремесла, и любовь, и замужество — «за кого и думать не думала», и учёба, и работа — «За свою жизнь навязала я платков до Луны. Посверх трёх тыщ. С кульманский вагон, поди, будет». И война. И долгое, не судьбой навязанное, а сердцем выбранное вдовство: «Мужа, пускай и награждённого могилой, любя не покидают…»

А каждая главка, из русской пословицы растущая, — на вкус ягодка, на слух — музыка. «Доброму роду нет переводу» — утвердил в послесловии Валентин Курбатов. И добавил о стиле: «…старые женщины ещё и говорили тем прекрасным языком, который бережётся по русским селам (…) Чаще писатель, будто остерегаясь этой яркой, внешне не правильной, но крепкой и ладно подогнанной, как крестьянская одежда, речи, переводит её в привычное русло литературного языка, уходя к несобственно-прямой речи, где можно при гасить слишком пёстрые краски, так напоминающие старые деревенские лоскутные одеяла». Нет-нет, здесь эта пестрядь лоскутная — сплошь! Уютная и тёплая, красивая и ладная, грубовато-озорная… Совсем как героиня: «…дурёка тот поп, что крестил, да забыл утопить».

Мастерством всю свою трудную жизнь прожила, без работы едва не обезножела, да платок спас, — и всё остановиться не может: «Отгоревала я вся. Отошедший уже человек… А платки-то всё поманеньку наковыриваю. Не могу оторваться от этой сахарной погибели». И смену себе вырастила. Оно и понятно! Оренбургский платок — он и есть оренбургский платок. И сравнивать не с чем. Хоть в обручальное колечко продевать, хоть мигрень с ревматизмом врачевать, хоть беспокойное дитя заворачивать — всё хорош. Даже, пишут, переломы быстрее срастаются, спасибо ланолину, содержащемуся в пухе местных коз. А ещё он сносу не знает и живёт долго. Он вообще — живой. «— Бабушка, а сколько живёт платок? — тихо спрашивает Надя. — Да ему, как и нашему роду, нет переводу. С годами разнашивается… Снежок, дождик ли — ещё больше пушится, растёт. Дожди ему, что хлеб человеку. А дожди не обходят нас, Надюшка…'

Ольга ВОРОНИНА

(Газета «Книжное обозрение» № 18 от 3-16 сентября 2012 года. Страница 7. Рубрика «Русская проза. Рецензии».)

Дорога к платку